Глава XIX
Победители. — Радость Бринкеров
Громкие возгласы одобрения пронеслись в толпе и слились со звуками музыки. Но все смолкло, когда из павильона судей махнули флагом. Еще раз протрубили сигнал и побежали мальчики. Ганс, Петер и Ламберт скоро опережают всех, но через минуту Карл Шуммель проносится мимо них, как стрела. Гретель, отдыхающая на длинной красной лавочке, не может усидеть на месте. Она вскакивает и не спускает глаз с Ганса. Он и Петер уже обогнали Карла… Они бегут рядом… Проходит еще мгновение, и Петер первым подбегает к колоннам. — Петер ван Гольп, одна миля! — кричит глашатай. Снова раздаются восторженные крики толпы, и снова гремит музыка. Девочки готовятся бежать в третий раз. Эта третья миля может решить все. Но если ни Гильда, ни Гретель не останутся победительницами, для остальных еще не потеряна надежда получить серебряные коньки. На всех лицах лежит серьезное, решительное выражение. Каждая девочка чувствует, что на этот раз она побежит вдвое быстрее. Они озабоченно топают ногами, чтобы убедиться, что коньки привязаны как следует, с нервным волнением осматривают каждый ремешок и потом, выпрямившись, устремляют глаза на мефрау ван Глек. Платок падает, звучит труба, и девочки в одно мгновение исчезают вдали… Вот одна из них добежала до флагштоков и повернула назад… Она далеко опередила всех и быстро приближается к колоннам. Кто же это? Гильда или Катринка? Нет, ни та, ни другая. Это Гретель… Ее не в силах обогнать никто… Она уже у цели! Тщетно выкрикивает глашатай ее имя: его голос заглушается криками и возгласами зрителей. Все знают и без глашатая, что Гретель Бринкер осталась победительницей, что она получит серебряные коньки! Как птичка пронеслась она по льду и, добежав до колонн, застенчиво огляделась вокруг. Ей хочется поскорее пойти в тот уголок, где стоят ее отец и мать, но тронуться с места невозможно: к ней сначала подошел Ганс, потом окружили девочки. Гильда стоит около нее и, весело улыбаясь, что-то шепчет ей. Теперь уже никто не станет относиться к Гретель с презрением. Пасет она гусей или нет, а все-таки ей достались серебряные коньки; она королева конькобежцев. Ганс отыскивает глазами Петера: ему хочется, чтобы тот был свидетелем торжества Гретель. Но Петер и не смотрит на нее. Он стоит на коленях и возится со своими коньками. Лицо его взволнованно и растерянно. Ганс подбежал к нему. — Что с вами, мингер? — воскликнул он. — Со мной случилась беда, Ганс, и мне придется отказаться от участия в беге! Я хотел стянуть потуже ремешок у конька, проткнул ножом новую дырочку, а ремешок оборвался… — Возьмите ремешок у меня! — сказал Ганс, торопливо снимая коньки. — Нет, нет, Ганс, спасибо тебе! Ступай скорее на свое место, а то опоздаешь. — Вы называли меня другом, — горячо проговорил Ганс, — и не должны отказывать мне… Ради Бога, берите ремешок — вам нельзя терять ни минуты! И Ганс, не слушая никаких возражений, сунул ремень в руку Петера. — Иди, Петер! — крикнул Ламберт. — Мы ждем тебя! — Поскорее, поскорее, мингер, — сказал Ганс. — Мефрау ван Гольп машет вам, чтобы вы становились в ряд… Не отговаривайтесь… Не беда, если я не буду участвовать в состязании. Я едва ли мог бы стать победителем: борьба будет главным образом между вами и Карлом Шуммелем. — У тебя благородное, великодушное сердце, Ганс, — воскликнул Петер, крепко сжимая ему руку. Едва успел он встать на свое место, как платок упал и раздался сигнал. — Что за молодцы! — воскликнул какой-то старик, с восхищением глядя на скользящих по льду мальчиков. И он был прав. Они неслись с такой поразительной быстротой, что казалось, у них на ногах были крылья, как у Меркурия. Впереди всех бежит Петер… его обогнал Карл… Потом Бен выдвинулся на первое место. А теперь уже ничего не видно вдали! Вот ребята повернули назад. Петер опять впереди! Мать и сестра, сдерживая дыхание, следят за ним и через минуту облегченно вздыхают. Ура! Петер получит серебряные коньки! — Петер ван Гольп! — восклицает глашатай, но никто не слушает его. — Петер ван Гольп! — кричат сотни голосов, ведь Петер общий любимец. — Ура! Ура! Заиграла музыка, и все участвующие в состязаниях выстроились в ряд. Петер, как самый высокий, поместился на первом месте, а на другом конце встала Гретель, самая маленькая. Ганс, доставший себе ремешок у мальчика, продававшего сласти и печенье, стоял недалеко от Петера. Три ярко выкрашенные арки поднимались на льду перед павильоном мефрау ван Глек, на некотором расстоянии одна от другой. Тихо, в такт музыке, двинулся за Петером длинный ряд девочек и мальчиков. Казалось, какая-то гигантская змея то вытягивается во всю длину, то, извиваясь, скользит из одной арки в другую. Но вот раздался звук трубы. Музыка тотчас же смолкла, а участники состязаний образовали полукруг перед павильоном. Петер и Гретель стояли отдельно, впереди всех. Мефрау ван Глек поднялась с места, и Гретель вздрогнула и опустила глаза. Она не слышала, что говорила эта знатная дама — вокруг был такой гул! — но чувствовала, что ей нужно сделать реверанс, какой делает ее мать, здороваясь с доктором. Вдруг в руки Гретель положили что-то такое великолепное и блестящее, что она забыла о приличиях и радостно вскрикнула: — Ах, какая прелесть! А серебряные коньки ослепительно сверкали на солнце, и отблеск их падал на ее счастливое лицо. От мефрау ван Генд принесли четыре букета: Петеру, Гретель, Гильде и Карлу. Увидев цветы, Гретель пришла в еще больший восторг и, прижав к груди букет и серебряные коньки, побежала искать в толпе отца и мать. Да, Рафф уже совсем поправился и присутствовал на состязаниях вместе с Меттой, он мог порадоваться успеху своей маленькой дочки. А вечер счастливого дня Бринкеры провели еще лучше. Если бы вы увидели их ветхую хижину с покосившимися стенами и нависшей крышей — хижину, одиноко стоящую на замерзшем болоте, — вам бы и в голову не пришло, что там так весело! Солнце уже заходило, и последние яркие лучи его заглянули в окно Бринкеров. Солнышко как будто чувствовало, что ему здесь будут рады. В комнате не было ни пылинки; чисто-начисто вымытый пол блестел, как полированный, и чудесное благоухание разливалось в воздухе. В печи пылал торф, и красноватый отблеск падал то на большую кожаную библию, то на серебряные коньки и букет роскошных цветов. На лице Метты сияла улыбка, Гретель и Ганс стояли, обнявшись, около камина и смеялись, а Рафф Бринкер… приплясывал. Конечно, он не выделывал какие-нибудь пируэты и антраша. Нет, это было бы неприлично для главы семьи. Но пока Ганс и Гретель весело болтали, Рафф вдруг вскочил, прищелкнул пальцами и сделал два-три довольно замысловатых па. Потом он обнял жену и приподнял ее в воздух. — Ура! — в заключение воскликнул он. — Я вспомнил, вспомнил! Томас Гигс! Вот кому следовало послать письмо! Это имя припомнилось мне совершенно неожиданно. Запиши его, Ганс, запиши скорее! В это время кто-то постучал в дверь. — Это, должно быть, доктор! — радостно воскликнула Метта. — Ах, как кстати! Но это оказался не доктор, а Петер, Ламберт и Бен. — Здравствуйте, молодые господа! — сказала Метта, очень польщенная этим визитом. — Здравствуйте, мефрау, — ответили друзья и изящнейшим образом раскланялись с ней. «Слава Богу, что я умею делать реверанс!» — подумала Метта, неловко приседая и раскачиваясь из стороны в сторону. — Садитесь, пожалуйста, — сказала она, когда Гретель застенчиво пододвинула скамейку. — Так, так, Ганс, придвинь ее поближе к огню. К величайшему удовольствию Метты, мальчики уселись, и Петер объяснил, что они идут в Амстердам и зашли к Гансу, чтобы отдать ему ремешок от конька. — О, мингер! — воскликнул Ганс. — Как мне жаль, что вы беспокоились из-за таких пустяков! — Какое же тут беспокойство, Ганс! Я и без того пришел бы к тебе. Кстати, мой отец очень доволен твоей работой. Он хотел было поручить тебе и резьбу беседки, но я сказал, что у тебя не будет свободного времени, так как ты опять начнешь ходить в школу. — Верно, верно! — подтвердил Рафф. — И Ганс, и Гретель должны ходить в школу. — Очень рад, что вы так думаете, — сказал Петер, — и еще более рад, что вы выздоровели. — Да, теперь я, слава Богу, здоров и могу работать по-прежнему. В это время Ганс написал что-то на уголке старого календаря, который висел около камина. — А ведь я опять забыл это имя, Ганс, — с испугом сказал Рафф. — Фигс… Вигс… Нет, не помню! — Не беспокойся, отец, я уже записал его, — ответил Ганс и прибавил, обращаясь к Петеру: — Мне нужно сегодня же побывать в городе… — С какой стати идти сегодня? — воскликнула Метта. — Успеешь и завтра, если выйдешь пораньше утром. — Нет, до завтра откладывать нельзя, — возразил Рафф. — Он должен отправиться сегодня. — Как хочешь, Рафф, — с улыбкой сказала Метта. — Ведь Ганс не только мой, но и твой сын… Видите, молодые господа, какая у меня беспокойная семья! — Вот твой ремешок, Ганс, — вполголоса проговорил Петер. — Благодарю тебя за услугу: ты поступил великодушно и сделал мне большое одолжение. Я никогда не забуду этого. Только когда мы побежали в третий раз, я понял, как мне хотелось стать победителем! Ганс покраснел и растерялся, не находя слов. — Ничего, ничего, мингер! — воскликнула Метта, стараясь выручить его из неловкого положения. — И Ганс от всего сердца желал того же; я знаю, что желал! — К тому же я ничего не потерял, отказавшись от состязания, — сказал Ганс. — Я почувствовал с самого начала какую-то тяжесть и неловкость в ногах. У меня не могло быть никакой надежды на успех: за последнее время я отвык от металлических коньков. — Ну, я смотрю на это иначе, — сказал Петер. Ламберт кашлянул и взглянул на него, как бы напоминая, что им пора идти, а Бен положил на стол какой-то сверток. — Ах, я и забыл о поручении, которое мне дали! — воскликнул Петер. — Твоя сестра, Ганс, убежала так быстро после того, как получила коньки, что мефрау ван Глек не успела отдать ей футляр от них. — Ай-ай-ай! Какая невежливая девочка! — сказала Метта, качая головой и с упреком глядя на Гретель, но думая в то же время, что едва ли на свете много матерей, у которых были бы такие славные дочки. — Нисколько! — ответил, смеясь, Петер. — Она поступила вполне естественно. Очень понятно, что ей хотелось поскорее показать свои сокровища вам. Всякий сделал бы то же самое на ее месте… Ну, мы не станем задерживать тебя, Ганс, — прибавил он. Но Ганс уже не слышал его. Он наклонился к отцу и не спускал с него глаз. — Томас Гигс! — вполголоса говорил Рафф. — Да, Томас Гигс — вот имя! Ах, если бы мне припомнить и название города! Необыкновенно изящный футляр для коньков был из красного сафьяна с серебряными украшениями. Он был выложен внутри бархатом, а в уголке было клеймо с адресом и фамилией хозяина мастерской. Гретель поблагодарила Петера и, с восторгом глядя на футляр, стала осматривать его со всех сторон. — Его сделал мингер Бирмингем, — сказала она. — Бирмингем! — воскликнул Ламберт. — В Англии есть такой город. Покажи-ка мне! — Немудрено, что ты ошиблась, — сказал он, наклонившись к огню и пристально рассматривая клеймо. — Ящичек сделан в Бирмингеме, а фамилия напечатана такими маленькими буквами, что ее трудно прочитать… Нет, я не могу разобрать! — Дай, я попробую, — вмешался Петер. — По-моему, буквы совершенно ясны. Т… О… Да, первая буква Т… — Ну, если ты будешь читать таким образом, то мы немного узнаем! — воскликнул Ламберт. — Т и О будет ТО. А что же дальше? — Постой… ТО… ТО… Томас Гигс — вот что!.. А теперь идем: мы задерживаем Ганса. Он обернулся, чтобы проститься с добрыми хозяевами, но вдруг остановился. Что это с ними сделалось? Рафф и Ганс вскочили и с изумлением глядят на него. У Гретель какой-то дикий вид; Метта, держа в руке незажженную свечу, мечется из стороны в сторону и кричит: — Ганс, Ганс, где твоя шапка?.. Скорее! Скорее! — Бирмингем! Гигс! — воскликнул Ганс. — Ведь вы сказали «Томас Гигс»! Ну, значит, мы нашли его… Я должен сейчас же идти!.. — Видите, молодые господа, — пробормотала Метта, схватив с кровати шапку Ганса. — Мы… мы знаем его. Он наш… впрочем, нет… Я хочу сказать… Ах, Ганс, ты должен сию же минуту бежать в Амстердам! — До свидания! — сказал Ганс, лицо которого сияло от радости. — Извините меня, мне нужно идти… Бирмингем, Гигс! Гигс, Бирмингем! Мать подала ему шапку, Гретель — коньки, и он исчез. Мальчики испуганно переглянулись: им показалось, что все Бринкеры сошли с ума. Они сконфуженно простились и пошли к двери, но Рафф остановил их. — Этот Томас Гигс, — сказал он, — этот Томас Гигс — человек. — А! — воскликнул Петер, приходя к заключению, что хозяин дома еще безумнее остальных членов семьи. — Да, человек… то есть… гм!.. то есть друг. Мы считали его умершим. Надеюсь, что это он. Так вы говорите, что он в Англии? — Да, в Бирмингеме. — Я знаю Томаса Гигса, — сказал Бен, обращаясь к Ламберту. — Его магазин недалеко от нашего дома. Этот Гигс большой чудак и живет очень уединенно. Настоящая улитка! Я не раз видел его. У него серьезное, грустное лицо и замечательно красивые глаза. Я как-то заказывал ему альбом для подарка Дженни в день ее рождения, и он вышел чудо как хорош. У Гигса в мастерской делают записные книжки, бумажники, футляры для биноклей и всевозможные кожаные вещи. Так как Бен говорил по-английски, то Ламберт счел своей обязанностью перевести присутствующим его слова и заметил, что хозяева слушали его с большим удовольствием, хотя Рафф дрожал, а у Метты на глазах были слезы. * * *
Доктор приехал вечером вместе с Гансом, и ему тотчас же передали рассказ Бена. — Вам следовало бы повидаться с этим английским мальчиком, мингер, — сказал Рафф, — а то он того и гляди перезабудет все, что знает о Томасе Гигсе. Уж одно это имя чего стоит — и его-то трудно запомнить! Оно пришло мне на ум как-то сразу, вдруг, а потом опять выскользнуло из памяти. Хорошо, что Ганс записал его. Да, мингер, я бы на вашем месте потолковал с этим английским мальчиком. Оказывается, он часто виделся с вашим сыном, — как вам это нравится? — Вы можете перехватить мальчика на дороге, когда он будет возвращаться из Амстердама, — поддержала мужа Метта. — Вы сейчас же узнаете его. Он говорит очень быстро, но не по-нашему, а волосы у него кудрявые, как у всех иностранцев. К тому же с ним будет сын мингера ван Гольпа. Они, наверное, вернутся вместе. Доктор, лицо которого сияло от радости, пробормотал что-то насчет безумия менять свою фамилию на какую-то отвратительную английскую и весело простился со всеми. Кучер, очень недовольный, что ему велели ехать назад, в Амстердам, облегчил свою душу во время пути. Когда доктор уселся в карету и дверца захлопнулась, его возница стал довольно громко рассуждать про людей, которые думают только о себе, не заботятся ни о ком и без толку разъезжают с места на место.© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.