Глава XV
Встреча. — В поисках работы
Утром Ганс отправился в Амстердам и встретился на канале с Анни Бауман, которая возвращалась домой. — Здравствуй, Анни, — сказал он, подбегая к ней. — Здравствуй, Ганс. — А какая у нас радость в доме! — Что такое? — широко открыла глаза Анни. Ганс рассказал ей о чудесном выздоровлении отца, и так как Анни была давнишним, верным другом его семьи, то он не скрыл от нее и своей теперешней заботы. Деньги все вышли, а работу зимой найти очень трудно. В Бруке не нашлось ничего, и теперь он спешит в Амстердам. Беда, если неудача ждет его и там. О пропавшей тысяче гульденов Ганс не решился упомянуть: это была не только его тайна. — Ну, до свидания, Анни, — наконец сказал он. — Время идет, а мне нужно как можно скорее бежать в Амстердам и прежде всего продать вот эти коньки. До вечера ждать нельзя, так как деньги нужны матери теперь. А потом я постараюсь найти себе какую-нибудь работу. — Как? Ты хочешь продать свои новые коньки — ты, лучший конькобежец в околотке? Ведь через пять дней будут состязания! — Да, знаю, — твердо сказал Ганс. — Я не буду участвовать в них, а домой вернусь на своих старых, деревянных… До свидания! — Постой, постой, Ганс! Ты в самом деле хочешь продать свои коньки? — Конечно, — улыбаясь, ответил он. — Ну, если так, — несколько нерешительно сказала Анни, — то я могу… то есть я знаю человека, который с удовольствием купит их. А в Амстердаме тебе пришлось бы продать их за полцены. Давай их мне. Я успею вовремя принести деньги твоей матери. — Хорошо, благодарю тебя, Анни, — сказал Ганс, снимая коньки. — Но ты вернешь мне коньки сегодня же, если человек, на которого ты рассчитываешь, не захочет купить их? Завтра утром мне нужно будет купить торф и мясо. — Он наверняка купит их, — с улыбкой ответила Анни и, кивнув Гансу, побежала домой. * * *
Ганс уже успел привыкнуть к своим металлическим конькам, и после них деревянные показались ему очень неуклюжими. Они странно скрипели, а он то и дело спотыкался. Но несмотря на это, он не жалел, что ему пришлось расстаться со своими новыми коньками, и старался не думать о том, что состязания назначены через пять дней. «Надеюсь, мама не рассердится, что я продал их без ее позволения, — думал он. — Мне не хотелось говорить с ней об этом: у нее и без того слишком много забот. Объясню все, когда принесу деньги». Целый день ходил Ганс по улицам Амстердама в поисках работы. Ему удалось получить несколько мелких монет от возчика, которому он помог пригнать в город навьюченных мулов, но тем дело и ограничилось. Мальчик заходил во все магазины и просил у хозяев места посыльного или носильщика, но всюду получал отказ. Одни говорили, что у них все места уже заняты, другие предлагали прийти месяца через два, а иные, не говоря ни слова, махали ему рукой, чтобы он уходил. То же самое было и на товарных складах. Казалось бы, в этих огромных зданиях, где лежало столько полотна, бумажных и шерстяных материй, стеклянной и фарфоровой посуды, муки и кирпичей, всегда найдется какое-нибудь дело для сильного, здорового мальчика. Однако и там всюду был один ответ: «Все места заняты. Если бы ты пришел перед Днем святого Николаса, тебе бы нашлась работа, так как в то время было очень много дела. А теперь у нас и без тебя слишком много народу». Вечером, незадолго до захода солнца, Ганс пошел назад в Брук. Оставалась только одна надежда — может быть, мингер ван Гольп вернулся домой. Говорят, впрочем, что накануне вечером Петер тоже отправился в Харлем. Ну, во всяком случае, нужно попытаться. К счастью, Петер уже успел вернуться и собирался куда-то идти, когда Ганс подошел к дому. — Ах, это ты, Ганс! — воскликнул Петер. — А я как раз собирался к тебе. Хорошо, что ты пришел! Входи поскорее.* * *
Счастье наконец улыбнулось Гансу. Мингер ван Гольп согласился поручить ему отделку крыльца в своем новом доме и просил Петера передать, чтобы Ганс немедленно принимался за дело. Мастерская была там же, и Ганс мог пользоваться ею. Все это устроилось так быстро благодаря Петеру, который нарочно съездил в Харлем, чтобы переговорить с отцом и поскорее уладить дело. И он почувствовал себя вознагражденным за свои хлопоты, когда увидел просиявшее лицо Ганса. — Мне кажется, я в состоянии буду сделать эту работу, — сказал Ганс, — хоть мне никогда… — Я уверен, что ты отлично справишься с ней! — перебил его Петер. — Все нужные инструменты ты найдешь в мастерской… Ну, как здоровье твоего отца? — Ему лучше. Он быстро поправляется. — Удивительно! Никогда в жизни не слышал о таком чудесном исцелении. Да, нужно сознаться, что старый суровый Бёкман — великий ученый! — Больше, чем великий ученый, — горячо возразил Ганс. — У него доброе, великодушное сердце. Без него мой бедный отец никогда не пришел бы в себя. Знаете что? — прибавил он, и глаза его заблестели. — По-моему, ни одна наука на свете не сравнится с медициной! Петер пожал плечами. — Может быть, но меня лично она нисколько не привлекает. Что же касается доктора Бёкмана, то я согласен, что он замечательный врач. Как человек — другое дело. Избави нас Бог от таких людей! — Но почему вы так говорите? — воскликнул Ганс. В эту минуту из смежной комнаты вышла мефрау ван Гольп в великолепном чепчике и длинном шелковом фартуке, обшитом кружевами. Петер тотчас же придвинул к камину стул с высокой спинкой и, когда его мать села, поставил ей под ноги скамеечку. Ганс низко поклонился и хотел уйти. — Нет, постой минутку, — сказала мефрау ван Гольп. — Я слышала твой разговор с моим сыном и вышла сюда, чтобы сказать тебе, что ты совершенно прав. У доктора Бёкмана, действительно, очень доброе и великодушное сердце, хоть он и кажется суровым с виду. Ему пришлось пережить большое горе. Он лишился, и при крайне печальных обстоятельствах, своего единственного сына, очень милого юноши, но немножко легкомысленного и горячего. С тех пор доктор Бёкман страшно изменился. А раньше трудно было найти человека любезнее и симпатичнее его. Посидев еще некоторое время с мальчиками, мефрау ван Гольп ушла, а они вышли на крыльцо, так как Гансу пора было отправляться домой. — Теперь, когда ты успокоился за отца, — сказал Петер, — ничто не помешает тебе участвовать в состязаниях. Никогда еще не бывало у нас такого, и все без конца толкуют об этом. — Я не буду участвовать, мингер. — Не будешь? Это почему? — удивился Петер. — Потому что мне нельзя, — ответил Ганс и нагнулся, чтобы взять свои коньки, которые оставил около крыльца. Петер понял, что этот разговор неприятен Гансу, и потому удержался от расспросов. Он простился с ним и, стоя у двери, долго смотрел ему вслед. Когда Ганс подошел к каналу и стал надевать деревянные коньки, на лице Петера выразилось изумление. — Что это значит? — пробормотал он. — Где же его новые металлические коньки?© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.