Глава двенадцатая
Первым делом, как я за дверь вылетел, сейчас же руку за пазуху и удостоверился, здесь ли мой бумажник? Оказалось, что он при мне. «Теперь, думаю, вся забота, как бы их благополучно домой донести». А ночь была самая темная, какую только можете себе вообразить. В лете, знаете, у нас около Курска бывают такие темные ночи, но претеплейшие и премягкие: по небу звезды как лампады навешаны, а понизу темнота такая густая, что словно в ней кто-то тебя шарит и трогает... А на ярмарке всякого дурного народа бездна бывает, и достаточно случаев, что иных грабят и убивают. Я же хоть силу в себе и ощущал, но думаю, во-первых, я пьян, а во-вторых, что если десять или более человек на меня нападут, то и с большою силою ничего с ними не сделаешь, и оберут, а я хоть и был в кураже, но помнил, что когда я, не раз вставая и опять садясь, расплачивался, то мой компаньон, баринок этот, видел, что у меня с собою денег тучная сила. И потому вдруг мне, знаете, впало в голову: нет ли с его стороны ко вреду моему какого-нибудь предательства? Где он взаправду? вместе нас вон выставили, а куда же он так спешно делся? Стою я и потихоньку оглядываюсь и, имени его не зная, потихоньку зову так: Слышишь, ты? говорю, магнетизер, где ты? А он вдруг, словно бес какой, прямо у меня перед глазами вырастает и говорит: Я вот он. А мне показалось, что будто это не тот голос, да и впотьмах даже и рожа не его представляется. Подойди-ка, говорю, еще поближе. И как он подошел, я его взял за плечи, и начинаю рассматривать, и никак не могу узнать, кто он такой? как только его коснулся, вдруг ни с того ни с сего всю память отшибло. Слышу только что он что-то по-французски лопочет: «ди-ка-ти-ли-ка-ти-пе», а я в том ничего не понимаю. Что ты такое, говорю, лопочешь? А он опять по-французски: Ди-ка-ти-ли-ка-типе. Да перестань, говорю, дура, отвечай мне по-русски, кто ты такой, потому что я тебя позабыл. Отвечает: Ди-ка-ти-ли-ка-типе: я магнетизер. Тьфу, мол, ты, пострел этакой! и на минутку будто вспомню, что это он, но стану в него всматриваться, и вижу у него два носа!.. Два носа, да и только! А раздумаюсь об этом позабуду, кто он такой... «Ах ты, будь ты проклят, думаю, и откуда ты, шельма, на меня навязался?» и опять его спрашиваю: Кто ты такой? Он опять говорит: Магнетизер. Провались же, говорю, ты от меня: может быть, ты черт? Не совсем, говорит, так, а около того. Я его в лоб и стукнул, а он обиделся и говорит: За что же ты меня ударил? я тебе добродетельствую и от усердного пьянства тебя освобождаю, а ты меня бьешь? А я, хоть что хочешь, опять его не помню и говорю: Да кто же ты, мол, такой? Он говорит: Я твой довечный друг. Ну, хорошо, мол, а если ты мой друг, так ты, может быть, мне повредить можешь? Нет, говорит, я тебе такое пти-ком-пе представлю, что ты себя иным человеком ощутишь. Ну, перестань, говорю, пожалуйста, врать. Истинно, говорит, истинно: такое пти-ком-пё... Да не болтай ты, говорю, черт, со мною по-французски: я не понимаю, что то за пти-ком-пё! Я, отвечает, тебе в жизни новое понятие дам. Ну, вот это, мол, так, но только какое же такое ты можешь мне дать новое понятие? А такое, говорит, что ты постигнешь красу природы совершенство. Отчего же я, мол, вдруг так ее и постигну? А вот пойдем, говорит, сейчас увидишь. Хорошо, мол, пойдем. И пошли. Идем оба, шатаемся, но все идем, а я не знаю куда, и только вдруг вспомню, что кто же это такой со мною, и опять говорю: Стой! говори мне, кто ты? иначе я не пойду. Он скажет, и я на минутку как будто вспомню, и спрашиваю: Отчего же это я позабываю, кто ты такой? А он отвечает: Это, говорит, и есть действие от моего магнетизма; но только ты этого не пугайся, это сейчас пройдет, только вот дай я в тебя сразу побольше магнетизму пущу. И вдруг повернул меня к себе спиною и ну у меня в затылке, в волосах пальцами перебирать... Так чудно: копается там, точно хочет мне взлезть в голову. Я говорю: Послушай ты... кто ты такой! что ты там роешься? Погоди, отвечает, стой: я в тебя свою силу магнетизм перепущаю. Хорошо, говорю, что ты силу перепущаешь, а может, ты меня обокрасть хочешь? Он отпирается. Ну так постой, мол, я деньги попробую. Попробовал деньги целы. Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, а кто он такой опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как стекла. «Вот, думаю, штуку он со мной сделал! а где же теперь, спрашиваю, мое зрение? А твоего, говорит, теперь уже нет. Что, мол, это за вздор, что нет? Так, отвечает, своим зрением ты теперь только то увидишь, чего нету. Вот, мол, еще притча! Ну-ка, давай-ка я понатужусь. Вылупился, знаете, во всю мочь, и вижу, будто на меня из-за всех углов темных разные мерзкие рожи на ножках смотрят, и дорогу мне перебегают, и на перекрестках стоят, ждут и говорят: «Убьем его и возьмем сокровище». А передо мною опять мой вихрястенький баринок, и рожа у него вся светом светится, а сзади себя слышу страшный шум и содом, голоса и бряцанье, и гик, и визг, и веселый хохот. Осматриваюсь и понимаю, что стою, прислонясь спиною к какому-то дому, а в нем окна открыты и в серединке светло, и оттуда те разные голоса, и шум, и гитара ноет, а передо мною опять мой баринок, и все мне спереди по лицу ладонями машет, а потом по груди руками ведет, против сердца останавливается, напирает, и за персты рук схватит, встряхнет полегонечку, и опять машет, и так трудится, что даже, вижу, он сделался весь в поту. Но только тут, как мне стал из окон дома свет светить и я почувствовал, что в сознание свое прихожу, то я его перестал опасаться и говорю: Ну, послушай ты, кто ты такой ни есть: черт, или дьявол, или мелкий бес, а только, сделай милость, или разбуди меня, или рассыпься. А он мне на это отвечает: Погоди, говорит, еще не время: еще опасно, ты еще не можешь перенести. Я говорю: Чего, мол, такого я не могу перенести? А того, говорит, что в воздушных сферах теперь происходит. Что же я, мол, ничего особенного не слышу? А он настаивает, что будто бы я не так слушаю, и говорит мне божественным языком: Ты, говорит, чтобы слышать, подражай примерне гуслеигрателю, како сей подклоняет низу главу и, слух прилагая к пению, подвизает бряцало рукою. «Нет, думаю, да что же это такое? Это даже совсем на пьяного человека речи не похоже, как он стал разговаривать!» А он на меня глядит и тихо по мне руками водит, а сам продолжает в том же намерении уговаривать. Так, говорит, купно струнам, художне соударяемым единым со другими, гусли песнь издают и гуслеигратель веселится, сладости ради медовныя. То есть просто, вам я говорю, точно я не слова слышу, а вода живая мимо слуха струит, и я думаю: «Вот тебе и пьяничка! Гляди-ка, как он еще хорошо может от божества говорить!» А мой баринок этим временем перестал егозиться и такую речь молвит: Ну, теперь довольно с тебя; теперь проснись, говорит, и подкрепись! И с этим принагнулся, и все что-то у себя в штампах в кармашке долго искал, и, наконец, что-то оттуда достает. Гляжу, это вот такохонький махонький-махонький кусочек сахарцу, и весь в сору, видно оттого, что там долго валялся. Обобрал он с него коготками этот сор, пообдул и говорит: Раскрой рот. Я говорю: «Зачем?» а сам рот раззявил. А он воткнул мне тот сахарок в губы и говорит: Соси, говорит, смелее, это магнитный сахар-ментор: он тебя подкрепит. Я уразумел, что хоть это и по-французски он говорил, но насчет магнетизма, и больше его не спрашиваю, а занимаюсь, сахар сосу, а кто мне его дал, того уже не вижу. Отошел ли он куда впотьмах в эту минуту или так куда провалился, лихо его ведает, но только я остался один и совсем сделался в своем понятии и думаю: чего же мне его ждать? мне теперь надо домой идти. Но опять дело: не знаю на какой я такой улице нахожусь и что это за дом, у которого я стою? И думаю: да уже дом ли это? может быть, это все мне только кажется, а все это наваждение... Теперь ночь, все спят, а зачем тут свет?.. Ну, а лучше, мол, попробовать... зайду посмотрю, что здесь такое: если тут настоящие люди, так я у них дорогу спрошу, как мне домой идти, а если это только обольщение глаз, а не живые люди... так что же опасного? я скажу: «Наше место свято: чур меня» и все рассыпется.© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.