II
Ипполит уже пять дней как переселился в дом Птицына. Это случилось как-то натурально, без особых слов и без всякой размолвки между ним и князем; они не только не поссорились, но с виду как будто даже расстались друзьями. Гаврила Ардалионович, так враждебный к Ипполиту на тогдашнем вечере, сам пришел навестить его, уже на третий, впрочем, день после происшествия, вероятно руководимый какою-нибудь внезапною мыслью. Почему-то и Рогожин стал тоже приходить к больному. Князю в первое время казалось, что даже и лучше будет для «бедного мальчика», если он переселится из его дома. Но и во время своего переселения Ипполит уже выражался, что он переселяется к Птицыну, «который так добр, что дает ему угол», и ни разу, точно нарочно, не выразился, что переезжает к Гане, хотя Ганя-то и настоял, чтоб его приняли в дом. Ганя это тогда же заметил и обидчиво заключил в свое сердце. Он был прав, говоря сестре, что больной поправился. Действительно, Ипполиту было несколько лучше прежнего, что заметно было с первого на него взгляда. Он вошел в комнату не торопясь, позади всех, с насмешливою и недоброю улыбкой. Нина Александровна вошла очень испуганная. (Она сильно переменилась в эти полгода, похудела; выдав замуж дочь и переехав к ней жить, она почти перестала вмешиваться наружно в дела своих детей). Коля был озабочен и как бы в недоумении; он многого не понимал в «сумасшествии генерала», как он выражался, конечно не зная основных причин этой новой сумятицы в доме. Но ему ясно было, что отец до того уже вздорит, ежечасно и повсеместно, и до того вдруг переменился, что как будто совсем стал не тот человек, как прежде. Беспокоило его тоже, что старик в последние три дня совсем даже перестал пить. Он знал, что он разошелся и даже поссорился с Лебедевым и с князем. Коля только что воротился домой с полуштофом водки, который приобрел на собственные деньги. Право, мамаша, уверял он еще наверху Нину Александровну, право, лучше пусть выпьет. Вот уже три дня как не прикасался; тоска, стало быть. Право, лучше; я ему и в долговое носил... Генерал растворил дверь наотлет и стал на пороге, как бы дрожа от негодования. Милостивый государь! закричал он громовым голосом Птицыну, если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом вашим, то есть по крайней мере отцом жены вашей, заслуженным у государя своего, то нога моя с сего же часу перестанет быть в доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот... винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это винт! Потому что он винтом сверлит мою душу, и безо всякого уважения... винтом! Не штопор ли? вставил Ипполит. Нет, не штопор, ибо я пред тобой генерал, а не бутылка. Я знаки имею, знаки отличия... а ты шиш имеешь. Или он, или я! Решайте, сударь, сейчас же, сей же час! крикнул он опять в исступлении Птицыну. Тут Коля подставил ему стул, и он опустился на него почти в изнеможении. Право бы, вам лучше... заснуть, пробормотал было ошеломленный Птицын. Он же еще и угрожает! проговорил сестре вполголоса Ганя. Заснуть! крикнул генерал. Я не пьян, милостивый государь, и вы меня оскорбляете. Я вижу, продолжал он, вставая опять, я вижу, что здесь всё против меня, всё и все. Довольно! Я ухожу... Но знайте, милостивый государь, знайте... Ему не дали договорить и усадили опять; стали упрашивать успокоиться. Ганя в ярости ушел в угол. Нина Александровна трепетала и плакала. Да что я сделал ему? На что он жалуется! вскричал Ипполит, скаля зубы. А разве не сделали? заметила вдруг Нина Александровна. Уж вам-то особенно стыдно и... бесчеловечно старика мучить... да еще на вашем месте. Во-первых, какое такое мое место, сударыня! Я вас очень уважаю, вас именно, лично, но... Это винт! кричал генерал. Он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем... и умирающий от злобы и от неверия... И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все на меня, от чужих до родного сына! Да полноте, трагедию завел! крикнул Ганя. Не срамили бы нас по всему городу, так лучше бы было! Как, я срамлю тебя, молокосос! Тебя? Я честь только сделать могу тебе, а не обесчестить тебя! Он вскочил, и его уже не могли сдержать; но и Гаврила Ардалионович, видимо, прорвался. Туда же, о чести! крикнул он злобно. Что ты сказал? загремел генерал, бледнея и шагнув к нему шаг. А то, что мне стоит только рот открыть, чтобы... завопил вдруг Ганя и не договорил. Оба стояли друг пред другом, не в меру потрясенные, особенно Ганя. Ганя, что ты! крикнула Нина Александровна, бросаясь останавливать сына. Экой вздор со всех сторон! отрезала в негодовании Варя. Полноте, мамаша, схватила она ее. Только для матери и щажу, трагически произнес Ганя. Говори! ревел генерал в совершенном исступлении, говори, под страхом отцовского проклятия... говори! Ну вот, так я и испугался вашего проклятия! И кто в том виноват, что вы восьмой день как помешанный? Восьмой день, видите, я по числам знаю... Смотрите, не доведите меня до черты: всё скажу... Вы зачем к Епанчиным вчера потащились? Еще стариком называется, седые волосы, отец семейства! Хорош! Молчи, Ганька! закричал Коля, молчи, дурак! Да чем я-то, я-то чем его оскорбил? настаивал Ипполит, но всё как будто тем же насмешливым тоном. Зачем он меня винтом называет, вы слышали? Сам ко мне пристал; пришел сейчас и заговорил о каком-то капитане Еропегове. Я вовсе не желаю вашей компании, генерал; избегал и прежде, сами знаете. Что мне за дело до капитана Еропегова, согласитесь сами? Я не для капитана Еропегова сюда переехал. Я только выразил ему вслух мое мнение, что, может, этого капитана Еропегова совсем никогда не существовало. Он и поднял дым коромыслом. Без сомнения, не существовало! отрезал Ганя. Но генерал стоял как ошеломленный и только бессмысленно озирался кругом. Слова сына поразили его своею чрезвычайною откровенностью. В первое мгновение он не мог даже и слов найти. И наконец, только когда Ипполит расхохотался на ответ Гани и прокричал: «Ну вот, слышали, собственный ваш сын тоже говорит, что никакого капитана Еропегова не было», старик проболтал, совсем сбившись: Капитона Еропегова, а не капитана... Капитона... подполковник в отставке, Еропегов... Капитон. Да и Капитона не было! совсем уж разозлился Ганя. По... почему не было? пробормотал генерал, и краска бросилась ему в лицо. Да полноте! унимали Птицын и Варя. Молчи, Ганька! крикнул опять Коля. Но заступничество как бы опамятовало и генерала. Как не было? Почему не существовало? грозно вскинулся он на сына. Так, потому что не было. Не было, да и только, да совсем и не может быть! Вот вам. Отстаньте, говорю вам. И это сын... это мой родной сын, которого я... о боже! Еропегова, Ерошки Еропегова не было! Ну вот, то Ерошки, то Капитошки! ввернул Ипполит. Капитошки, сударь, Капитошки, а не Ерошки! Капитон, Капитан Алексеевич, то бишь Капитон... подполковник... в отставке... женился на Марье... на Марье Петровне Су... Су... друг и товарищ... Сутуговой... с самого даже юнкерства. Я за него пролил... я заслонил... убит. Капитошки Еропегова не было! Не существовало! Генерал кричал в азарте, но так, что можно было подумать, что дело шло об одном, а крик шел о другом. Правда, в другое время он, конечно, вынес бы что-нибудь и гораздо пообиднее известия о совершенном небытии Капитона Еропегова, покричал бы, затеял бы историю, вышел бы из себя, но все-таки в конце концов удалился бы к себе наверх спать. Но теперь, по чрезвычайной странности сердца человеческого, случилось так, что именно подобная обида, как сомнение в Еропегове, и должна была переполнить чашу. Старик побагровел, поднял руки и прокричал: Довольно! Проклятие мое... прочь из этого дома! Николай, неси мой сак, иду... прочь! Он вышел, торопясь и в чрезвычайном гневе. За ним бросились Нина Александровна, Коля и Птицын. Ну, что ты наделал теперь! сказала Варя брату. Он опять, пожалуй, туда потащится. Сраму-то, сраму-то! А не воруй! крикнул Ганя, чуть не захлебываясь от злости; вдруг взгляд его встретился с Ипполитом; Ганя чуть не затрясся. А вам, милостивый государь, крикнул он, следовало бы помнить, что вы все-таки в чужом доме и... пользуетесь гостеприимством, а не раздражать старика, который очевидно с ума сошел... Ипполита тоже как будто передернуло, но он мигом сдержал себя. Я не совсем с вами согласен, что ваш папаша с ума сошел, спокойно ответил он, мне кажется, напротив, что ему ума даже прибыло в последнее время, ей-богу; вы не верите? Такой стал осторожный, мнительный, всё-то выведывает, каждое слово взвешивает... Об этом Капитошке он со мной ведь с целью заговорил; представьте, он хотел навести меня на... Э, черт ли мне в том, на что он хотел вас навести! Прошу вас не хитрить и не вилять со мной, сударь! взвизгнул Ганя. Если вы тоже знаете настоящую причину, почему старик в таком состоянии (а вы так у меня шпионили в эти пять дней, что наверно знаете), то вам вовсе бы не следовало раздражать... несчастного и мучить мою мать преувеличением дела, потому что всё это дело вздор, одна только пьяная история, больше ничего, ничем даже не доказанная, и я вот во столечко ее не ценю... Но вам надо язвить и шпионить, потому что вы... вы... Винт, усмехнулся Ипполит. Потому что вы дрянь, полчаса мучили людей, думая испугать их, что застрелитесь вашим незаряженным пистолетом, с которым вы так постыдно сбрендили, манкированный самоубийца, разлившаяся желчь... на двух ногах. Я вам гостеприимство дал, вы потолстели, кашлять перестали, и вы же платите... Два слова только, позвольте-с; я у Варвары Ардалионовны, а не у вас; вы мне не давали никакого гостеприимства, и я даже думаю, что вы сами пользуетесь гостеприимством господина Птицына. Четыре дня тому я просил мою мать отыскать в Павловске для меня квартиру и самой переехать, потому что я действительно чувствую себя здесь легче, хотя вовсе не потолстел и все-таки кашляю. Мать уведомила меня вчера вечером, что квартира готова, а я спешу вас уведомить с своей стороны, что, отблагодарив вашу маменьку и сестрицу, сегодня же переезжаю к себе, о чем и решил еще вчера вечером. Извините, я вас прервал; вам, кажется, хотелось еще много сказать. О, если так... задрожал Ганя. А если так, то позвольте мне сесть, прибавил Ипполит, преспокойно усаживаясь на стуле, на котором сидел генерал, я ведь все-таки болен; ну, теперь готов вас слушать, тем более что это последний наш разговор и даже, может быть, последняя встреча. Гане вдруг стало совестно. Поверьте, что я не унижусь до счетов с вами, сказал он, и если вы... Напрасно вы так свысока, прервал Ипполит, я, с своей стороны, еще в первый день переезда моего сюда, дал себе слово не отказать себе в удовольствии отчеканить вам всё, и совершенно откровеннейшим образом, когда мы будем прощаться. Я намерен это исполнить именно теперь, после вас разумеется. А я прошу вас оставить эту комнату. Лучше говорите, ведь будете раскаиваться, что не высказались. Перестаньте, Ипполит; всё это ужасно стыдно; сделайте одолжение, перестаньте! сказала Варя. Разве только для дамы, рассмеялся Ипполит, вставая. Извольте, Варвара Ардалионовна, для вас я готов сократить, но только сократить, потому что некоторое объяснение между мной и вашим братцем стало совершенно необходимым, а я ни за что не решусь уйти, оставив недоумения. Просто-запросто вы сплетник, вскричал Ганя, оттого и не решаетесь без сплетен уйти. Вот видите, хладнокровно заметил Ипполит, вы уж и не удержались. Право, будете раскаиваться, что не высказались. Еще раз уступаю вам слово. Я подожду. Гаврила Ардалионович молчал и смотрел презрительно. Не хотите. Выдержать характер намерены, воля ваша. С своей стороны, буду краток по возможности. Два или три раза услышал я сегодня упрек в гостеприимстве; это несправедливо. Приглашая меня к себе, вы сами меня ловили в сети; вы рассчитывали, что я хочу отмстить князю. Вы услышали к тому же, что Аглая Ивановна изъявила ко мне участие и прочла мою исповедь. Рассчитывая почему-то, что я весь так и передамся в ваши интересы, вы надеялись, что, может быть, найдете во мне подмогу. Я не объясняюсь подробнее! С вашей стороны тоже не требую ни признания, ни подтверждения; довольно того, что я вас оставляю с вашею совестью и что мы отлично понимаем теперь друг друга. Но вы бог знает что из самого обыкновенного дела делаете! вскричала Варя. Я сказал тебе: сплетник и мальчишка, промолвил Ганя. Позвольте, Варвара Ардалионовна, я продолжаю. Князя я, конечно, не могу ни любить, ни уважать; но это человек решительно добрый, хотя и... смешной. Но ненавидеть мне его было бы совершенно не за что; я не подал виду вашему братцу, когда он сам подстрекал меня против князя; я именно рассчитывал посмеяться при развязке. Я знал, что ваш брат мне проговорится и промахнется в высшей степени. Так и случилось... Я готов теперь пощадить его, но единственно из уважения к вам, Варвара Ардалионовна. Но, разъяснив вам, что меня не так-то легко поймать на удочку, я разъясню вам и то, почему мне так хотелось поставить вашего братца пред собой в дураки. Знайте, что я исполнил это из ненависти, сознаюсь откровенно. Умирая (потому что я все-таки умру, хоть и потолстел, как вы уверяете), умирая, я почувствовал, что уйду в рай несравненно спокойнее, если успею одурачить хоть одного представителя того бесчисленного сорта людей, который преследовал меня всю мою жизнь, который я ненавидел всю мою жизнь и которого таким выпуклым изображением служит многоуважаемый брат ваш. Ненавижу я вас, Гаврила Ардалионович, единственно за то, вам это, может быть, покажется удивительным, единственно за то, что вы тип и воплощение, олицетворение и верх самой наглой, самой самодовольной, самой пошлой и гадкой ординарности! Вы ординарность напыщенная, ординарность несомневающаяся и олимпически успокоенная; вы рутина из рутин! Ни малейшей собственной идее не суждено воплотиться ни в уме, ни в сердце вашем никогда. Но вы завистливы бесконечно; вы твердо убеждены, что вы величайший гений, но сомнение все-таки посещает вас иногда в черные минуты, и вы злитесь и завидуете. О, у вас есть еще черные точки на горизонте; они пройдут, когда вы поглупеете окончательно, что недалеко; но все-таки вам предстоит длинный и разнообразный путь, не скажу веселый, и этому рад. Во-первых, предрекаю вам, что вы не достигнете известной особы... Ну, это невыносимо! вскричала Варя. Кончите ли вы, противная злючка? Ганя побледнел, дрожал и молчал. Ипполит остановился, пристально и с наслаждением посмотрел на него, перевел свои глаза на Варю, усмехнулся, поклонился и вышел, не прибавив более ни единого слова. Гаврила Ардалионович справедливо мог бы пожаловаться на судьбу и неудачу. Некоторое время Варя не решалась заговорить с ним, даже не взглянула на него, когда он шагал мимо нее крупными шагами; наконец он отошел к окну и стал к ней спиной. Варя думала о русской пословице: палка о двух концах. Наверху опять послышался шум. Идешь? обернулся к ней вдруг Ганя, заслышав, что она встает с места. Подожди; посмотри-ка это. Он подошел и кинул пред нею на стул маленькую бумажку, сложенную в виде маленькой записочки. Господи! вскричала Варя и всплеснула руками. В записке было ровно семь строк: «Гаврила Ардалионович! Убедившись в вашем добром расположении ко мне, решаюсь спросить вашего совета в одном важном для меня деле. Я желала бы встретить вас завтра, ровно в семь часов утра, на зеленой скамейке. Это недалеко от нашей дачи. Варвара Ардалионовна, которая непременно должна сопровождать вас, очень хорошо знает это место. А. Е.». Поди, считайся с ней после этого! развела руками Варвара Ардалионовна. Как ни хотелось пофанфаронить в эту минуту Гане, но не мог же он не выказать своего торжества, да еще после таких унизительных предреканий Ипполита. Самодовольная улыбка откровенно засияла на его лице, да и Варя сама вся просветлела от радости. И это в тот самый день, когда у них объявляют о помолвке! Поди, считайся с ней после этого! Как ты думаешь, о чем она завтра говорить собирается? спросил Ганя. Это всё равно, главное, видеться пожелала после шести месяцев в первый раз. Слушай же меня, Ганя: что бы там ни было, как бы ни обернулось, знай, что это важно! Слишком это важно! Не фанфаронь опять, не дай опять промаха, но и не струсь, смотри! Могла ли она не раскусить, зачем я полгода таскалась туда? И представь: ни слова мне не сказала сегодня, виду не подала. Я ведь и зашла-то к ним контрабандой, старуха не знала, что я сижу, а то, пожалуй, и прогнала бы. На риск для тебя ходила, во что бы ни стало узнать... Опять крик и шум послышались сверху; несколько человек сходили с лестницы. Ни за что теперь этого не допускать! вскричала Варя впопыхах и испуганная, чтоб и тени скандала не было! Ступай, прощения проси! Но отец семейства был уже на улице. Коля тащил за ним сак. Нина Александровна стояла на крыльце и плакала; она хотела было бежать за ним, но Птицын удержал ее. Вы только еще более поджигаете его этим, говорил он ей, некуда ему идти, чрез полчаса его опять приведут, я с Колей уже говорил; дайте подурачиться. Что куражитесь-то, куда пойдете-то! закричал Ганя из окна, и идти-то вам некуда! Воротитесь, папаша! крикнула Варя. Соседи слышат. Генерал остановился, обернулся, простер свою руку и воскликнул: Проклятие мое дому сему! И непременно на театральный тон! пробормотал Ганя, со стуком запирая окно. Соседи действительно слушали. Варя побежала из комнаты. Когда Варя вышла, Ганя взял со стола записку, поцеловал ее, прищелкнул языком и сделал антраша.© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.