XII
Было семь часов пополудни; князь собирался идти в парк. Вдруг Лизавета Прокофьевна одна вошла к нему на террасу. Во-первых, и не смей думать, начала она, что я пришла к тебе прощения просить. Вздор! Ты кругом виноват. Князь молчал. Виноват или нет? Столько же, сколько и вы. Впрочем, ни я, ни вы, мы оба ни в чем не виноваты умышленно. Я третьего дня себя виноватым считал, а теперь рассудил, что это не так. Так вот ты как! Ну хорошо; слушай же и садись, потому что я стоять не намерена. Оба сели. Во-вторых: ни слова о злобных мальчишках! Я просижу и проговорю с тобой десять минут; я пришла к тебе справку сделать (а ты думал и бог знает что?), и если ты хоть одним словом заикнешься про дерзких мальчишек, я встаю и ухожу, и уже совсем с тобой разрываю. Хорошо, ответил князь. Позволь тебя спросить: изволил ты прислать, месяца два или два с половиной тому, около святой, к Аглае письмо? Пи-писал. С какою же целью? Что было в письме? Покажи письмо! Глаза Лизаветы Прокофьевны горели, она чуть не дрожала от нетерпения. У меня нет письма, удивился и оробел князь ужасно, если есть и цело еще, то у Аглаи Ивановны. Не финти! О чем писал? Я не финчу и ничего не боюсь. Я не вижу никакой причины, почему мне не писать... Молчи! Потом будешь говорить. Что было в письме? Почему покраснел? Князь подумал. Я не знаю ваших мыслей, Лизавета Прокофьевна. Вижу только, что письмо это вам очень не нравится. Согласитесь, что я мог бы отказаться отвечать на такой вопрос; но чтобы показать вам, что я не боюсь за письмо, и не сожалею, что написал, и отнюдь не краснею за него (князь покраснел еще чуть не вдвое более), я вам прочту это письмо, потому что, кажется, помню его наизусть. Сказав это, князь прочел это письмо почти слово в слово, как оно было. Экая галиматья! Что же этот вздор может означать, по-твоему? резко спросила Лизавета Прокофьевна, выслушав письмо с необыкновенным вниманием. Сам не знаю вполне; знаю, что чувство мое было искреннее. Там у меня бывали минуты полной жизни и чрезвычайных надежд. Каких надежд? Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, надежд... ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и написал к ней письмо; почему к ней не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось... помолчав, прибавил князь. Влюблен ты, что ли? Н-нет. Я... я как сестре писал; я и подписался братом. Гм; нарочно; понимаю. Мне очень тяжело отвечать вам на эти вопросы, Лизавета Прокофьевна. Знаю, что тяжело, да мне-то дела нет никакого до того, что тебе тяжело. Слушай, отвечай мне правду, как пред богом: лжешь ты мне или не лжешь? Не лгу. Верно говоришь, что не влюблен? Кажется, совершенно верно. Ишь ты, «кажется»! Мальчишка передавал? Я просил Николая Ардалионовича... Мальчишка! Мальчишка! с азартом перебила Лизавета Прокофьевна. Я знать не знаю, какой такой Николай Ардалионович! Мальчишка! Николай Ардалионович... Мальчишка, говорю тебе! Нет, не мальчишка, а Николай Ардалионович, твердо, хотя и довольно тихо ответил наконец князь. Ну, хорошо, голубчик, хорошо! Это тебе я причту. Минутку она пересиливала свое волнение и отдыхала. А что такое «рыцарь бедный»? Совсем не знаю; это без меня; шутка какая-нибудь. Приятно вдруг узнать! Только неужели же она могла заинтересоваться тобой? Сама же тебя «уродиком» и «идиотом» называла. Вы бы могли мне это и не пересказывать, укоризненно, чуть не шепотом заметил князь. Не сердись. Девка самовластная, сумасшедшая, избалованная, полюбит, так непременно бранить вслух будет и в глаза издеваться; я точно такая же была. Только, пожалуйста, не торжествуй, голубчик, не твоя; верить тому не хочу, и никогда не будет! Говорю для того, чтобы ты теперь же и меры принял. Слушай, поклянись, что ты не женат на этой. Лизавета Прокофьевна, что вы, помилуйте? чуть не привскочил князь от изумления. Да ведь чуть было не женился? Чуть было не женился, прошептал князь и поник головой. Что ж, в нее, что ли, влюблен, коли так? Теперь для нее приехал? Для этой? Я приехал не для того, чтобы жениться, ответил князь. Есть у тебя что-нибудь святое на свете? Есть. Поклянись, что не для того, чтобы жениться на той. Клянусь чем хотите! Верю; поцелуй меня. Наконец-то я вздохнула свободно; но знай: не любит тебя Аглая, меры прими, и не бывать ей за тобою, пока я на свете живу! Слышал? Слышал. Князь до того краснел, что не мог прямо глядеть на Лизавету Прокофьевну. Заруби же. Я тебя как провидение ждала (не стоил ты того!), я подушку мою слезами по ночам обливала, не по тебе, голубчик, не беспокойся, у меня свое, другое горе, вечное и всегда одно и то же. Но вот зачем я с таким нетерпением ждала тебя: я всё еще верю, что сам бог тебя мне как друга и как родного брата прислал. Нет при мне никого, кроме старухи Белоконской, да и та улетела, да вдобавок глупа, как баран, стала от старости. Теперь отвечай просто да или нет: знаешь ты, зачем она третьего дня из коляски кричала? Честное слово, что я тут не участвовал и ничего не знаю! Довольно, верю. Теперь и у меня другие мысли об этом, но еще вчера, утром, во всем винила Евгения Павлыча. Целые сутки третьего дня и вчера утром. Теперь, конечно, не могу не согласиться с ними: до очевидности, что над ним тут как над дураком насмеялись почему-то, зачем-то, для чего-то (уж одно это подозрительно! да и неблаговидно!), но не бывать Аглае за ним, говорю тебе это! Пусть он хороший человек, а так оно будет. Я и прежде колебалась, теперь уж наверно решила: «Положите сперва меня в гроб и закопайте в землю, тогда выдавайте дочь», вот что я Ивану Федоровичу сегодня отчеканила. Видишь, что я тебе доверяю, видишь? Вижу и понимаю. Лизавета Прокофьевна пронзительно всматривалась в князя; может быть, ей очень хотелось узнать, какое впечатление производит на него известие о Евгении Павлыче. О Гавриле Иволгине ничего не знаешь? То есть... много знаю. Знал или нет, что он в сношениях с Аглаей? Совсем не знал, удивился и даже вздрогнул князь, как, вы говорите, Гаврила Ардалионович в сношениях с Аглаей Ивановной? Быть не может! Недавно очень. Тут сестра всю зиму ему дорогу протачивала, как крыса работала. Я не верю, твердо повторил князь после некоторого размышления и волнения. Если б это было, я бы знал наверно. Небось он бы сам пришел да на груди твоей признался в слезах! Эх ты, простофиля, простофиля! Все-то тебя обманывают, как... как... И не стыдно тебе ему доверяться? Неужели ты не видишь, что он тебя кругом облапошил? Я хорошо знаю, что он меня иногда обманывает, неохотно произнес князь вполголоса, и он знает, что я это знаю... прибавил он и не договорил. Знать и доверяться! Этого недоставало! Впрочем, от тебя так и быть должно. И я-то чему удивляюсь. Господи! Да был ли когда другой такой человек! Тьфу! А знаешь, что этот Ганька или эта Варька ее в сношения с Настасьей Филипповной поставили? Кого?! воскликнул князь. Аглаю. Не верю! Быть того не может! С какою же целью? Он вскочил со стула. И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому, что не хочу верить, прибавила она как будто про себя. Почему ты не приходил? вдруг обернулась она опять к князю. Все три дня почему не приходил? нетерпеливо крикнула ему она другой раз. Князь начал было рассказывать свои причины, но она опять перебила. Все-то тебя как дурака считают обманывают! Ты вчера в город ездил; об заклад побьюсь, на коленях стоял, десять тысяч просил принять этого подлеца! Совсем нет, и не думал. Даже и не видал его, и, кроме того, он не подлец. Я от него письмо получил. Покажи письмо! Князь достал из портфеля записку и подал Лизавете Прокофьевне. В записке было: «Милостливый государь, я, конечно, не имею ни малейшего права, в глазах людей, иметь самолюбие. По людскому мнению, я слишком ничтожен для этого. Но это в глазах людей, а не в ваших. Я слишком убедился, что вы, милостивый государь, может быть, лучше других. Я не согласен с Докторенкой и расхожусь с ним в этом убеждении. Я от вас никогда не возьму ни копейки, но вы помогли моей матери, и за это я обязан быть вам благодарен, хотя и чрез слабость. Во всяком случае я смотрю на вас иначе и почел нужным вас известить. А затем полагаю, что между нами не может быть более никаких сношений. Антип Бурдовский. P. S. Недостающая до двухсот рублей сумма будет вам в течение времени верно выплачена». Экая бестолочь! заключила Лизавета Прокофьевна, бросая назад записку, не стоило и читать. Чего ты ухмыляешься? Согласитесь, что и вам приятно было прочесть. Как! Эту проеденную тщеславием галиматью! Да разве ты не видишь, что они все с ума спятили от гордости и тщеславия? Да, но все-таки он повинился, порвал с Докторенкой, и, чем он даже тщеславнее, тем дороже это стоило его тщеславию. О, какой же вы маленький ребенок, Лизавета Прокофьевна! Что ты от меня пощечину, что ли, получить, наконец, намерен? Нет, совсем не намерен. А потому, что вы рады записке, а скрываете это. Чего вы стыдитесь чувств ваших? Ведь это у вас во всем. Шагу теперь не смей ступить ко мне, вскочила Лизавета Прокофьевна, побледнев от гнева, чтоб и духу твоего у меня теперь с этой поры не было никогда! А чрез три дня сами придете и позовете к себе... Ну как вам не стыдно? Это ваши лучшие чувства, чего вы стыдитесь их? Ведь только сами себя мучаете. Умру не позову никогда! Имя твое позабуду! Позабыла!! Она бросилась вон от князя. Мне и без вас уже запрещено ходить к вам! крикнул князь ей вслед. Что-о? Кто тебе запретил? Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался было ответить; он почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился. Кто запрещал тебе? неистово крикнула Лизавета Прокофьевна. Аглая Ивановна запрещает... Когда? Да го-во-ри же!!! Давеча утром прислала, чтоб я никогда не смел к вам ходить. Лизавета Прокофьевна стояла как остолбенелая, но она соображала. Что прислала? Кого прислала? Чрез мальчишку? На словах? воскликнула она вдруг опять. Я записку получил, сказал князь. Где? Давай! Сейчас! Князь подумал с минуту, однако же вынул из жилетного кармана небрежный клочок бумаги, на котором было написано: «Князь Лев Николаевич! Если, после всего, что было, вы намерены удивить меня посещением нашей дачи, то меня, будьте уверены, не найдете в числе обрадованных. Аглая Епанчина». Лизавета Прокофьевна обдумывала с минуту; потом вдруг бросилась к князю, схватила его за руку и потащила за собой. Сейчас! Иди! Нарочно сейчас, сию минуту! вскричала она в припадке необычайного волнения и нетерпения. Но ведь вы меня подвергаете... Чему? Невинный простофиля! Точно даже и не мужчина! Ну, теперь я сама всё увижу, своими глазами... Да шляпу-то по крайней мере захватить дайте... Вот твоя мерзкая шляпенка, идем! Фасону даже не умел со вкусом выбрать!.. Это она... это она после давешнего... это с горячки, бормотала Лизавета Прокофьевна, таща за собою князя и ни на минуту не выпуская его руки, давеча я за тебя заступилась, сказала вслух, что дурак, потому что не идешь... иначе не написала бы такую бестолковую записку! Неприличную записку! Неприличную благородной, воспитанной, умной, умной девушке!... Гм, продолжала она, уж конечно, самой досадно было, что ты не идешь, только не рассчитала, что так к идиоту писать нельзя, потому что буквально примет, как и вышло. Ты чего подслушиваешь? крикнула она, спохватившись, что проговорилась. Ей шута надо такого, как ты, давно не видала, вот она зачем тебя просит! И я рада, рада, что она теперь тебя на зубок подымет! Того ты и стоишь. А она умеет, о, как она умеет!...© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.