Глава XXXI
о том, что произошло между священником, цирюльником и Дон Кихотом во время его болезни
Священник и цирюльник почти целый месяц не навещали нашего рыцаря, опасаясь пробудить в нем воспоминания о недавних событиях. Но они часто наведывались к его племяннице и экономке, убеждая их как можно лучше заботиться о больном, а главное — готовить ему питательную и полезную для сердца и мозга пищу. Женщины отвечали, что они денно и нощно ухаживают за своим господином, который понемножку поправляется и временами ведет себя, как человек в здравом уме. Наши приятели несказанно обрадовались этой доброй вести. Недаром, значит, они столько возились с Дон Кихотом: разыскивали его в горах Сиерра-Морены, улаживали его дела с трактирщиком и со стрелками и, наконец, в телеге привезли домой. Им захотелось лично убедиться, что ему на самом деле стало лучше. Поэтому они решили навестить его, но наперед условились избегать в разговоре с бедным идальго всякого намека на странствующее рыцарство, дабы не бередить еще не заживших ран. Итак, они отправились к Дон Кихоту. Идальго в зеленом байковом камзоле и красном толедском колпаке сидел на постели, важно откинувшись на подушки. Был он так худ и желт, что его можно было принять за иссохшую мумию. Дон Кихот встретил своих друзей очень приветливо и на вопросы о здоровье отвечал весьма разумно и в самых изысканных выражениях. Беседа лилась непринужденно и, наконец, коснулась государственных дел и правительственных распоряжений. Некоторые из этих мероприятий наши друзья осуждали, другие, напротив, превозносили; каждый из собеседников чувствовал себя новым законодателем, современным Ликургом 1 или Солоном 2. Воодушевившись, они на словах так основательно переделали государство, что казалось, будто они бросили его в кузнечный горн, где оно переплавилось и приняло совершенно новый вид. По всем вопросам Дон Кихот высказывался чрезвычайно умно, и священник с цирюльником твердо уверились, что он в полном рассудке. При этой беседе присутствовали племянница и экономка, без устали благодарившие господа бога за то, что господин их рассуждает так здраво. Желая окончательно убедиться в полном выздоровлении Дон Кихота, священник отказался от своего первоначального решения — не упоминать о странствующих рыцарях. Он постепенно свел разговор к последним столичным новостям и между прочим сообщил, что, по достоверным сведениям, турецкий султан выступил в поход с огромным флотом. Еще никто не знает, что он замыслил и где разразится эта страшная гроза. Однако весь христианский мир опять в тревоге, а его величество велел укрепить берега Неаполя, Сицилии и острова Мальты. На это Дон Кихот ответил: — Его величество поступает очень благоразумно, укрепляя заблаговременно свои владения. Таким образом неприятель не захватит врасплох нашего государства. Но если бы король соблаговолил спросить моего совета, я бы мог представить его величеству весьма ценные соображения. Как только священник услышал эти слова, он сказал про себя: «Да хранит тебя господь бог, бедный Дон Кихот! Кажется, ты снова низвергаешься в глубокую бездну безумия». А цирюльник, уже смекнувший, куда клонит священник, спросил Дон Кихота, какие именно меры он посоветовал бы королю. — Боюсь, — добавил он, — не принадлежит ли этот совет к числу тех бессмысленных предложений, которые так часто делают государям. — Мой совет, сеньор брадобрей, — ответил Дон Кихот, — не бессмыслен, а даже очень осмыслен. — Я не хотел сказать ничего плохого, — возразил цирюльник, — но только опыт показывает, что большая часть планов, представляемых на обсуждение его величества бесчисленными непрошеными советниками, или неосуществимы, или нелепы, или же могут принести вред королю и королевству. — Мой план не принадлежит к числу нелепых или неосуществимых, — ответил Дон Кихот. — Наоборот, это самый разумный и удобоисполнимый план, какой только можно придумать для защиты от неверных. — Нам не терпится узнать его, ваша милость сеньор Дон Кихот, — сказал священник. — Мне не хотелось бы излагать его здесь и сейчас, иначе завтра же он дойдет до сведения королевских советников, и за мой труд другой получит и благодарность и награду. — Что касается меня, — сказал цирюльник, — то клянусь перед богом и перед вами, что не передам слов вашей милости ни одному живому человеку на земле. — Я не сомневаюсь, сеньор цирюльник, — заявил Дон Кихот, — что вы сдержите вашу клятву. — Даже если бы он и не был честным человеком, — промолвил священник, — я ручаюсь, что он будет молчать, как немой, а не то я притяну его к суду и заставлю его уплатить судебные издержки. — А за вашу милость, сеньор священник, кто же ручается? — спросил Дон Кихот. — Мой сан, — ответил священник, — повелевает мне хранить тайны. — Ну, хорошо! — воскликнул Дон Кихот. — Так слушайте, я изложу вам мой план. Пусть его величество объявит через глашатаев, чтобы все странствующие рыцари, скитающиеся по Испании, в назначенный день собрались в столицу. Допустим даже, что их найдется не более десятка. Это не важно, ибо среди них наверное окажется такой, который один сокрушит все турецкие полчища. Слушайте меня внимательно, сеньоры, и следите за моей мыслью. Неужели вы никогда не слыхали, что один странствующий рыцарь может истребить двести тысяч человек, словно все они сделаны из сливочной помадки? Скажите мне, разве не говорится о таких чудесах почти в каждом рыцарском романе? Если бы теперь жил знаменитый дон Бельянис или кто-нибудь другой из бесчисленного потомства Амадиса Галльского, — так вот, если бы кто-нибудь из них был жив и померился силами с турками, честное слово, я бы не пожелал быть на месте султана. Но господь позаботится о своем народе и пошлет ему защитника, если и не столь могучего, как былые странствующие рыцари, то уж во всяком случае не уступающего им в храбрости. Бог меня понимает, — больше я ничего не скажу. — Ох! — вскричала в эту минуту племянница. — Убейте меня, если господин мой не задумал опять сделаться странствующим рыцарем. На это Дон Кихот ответил: — Странствующим рыцарем я родился, им я и умру. Тут вмешался цирюльник: — Умоляю вас, сеньоры, разрешите мне рассказать вам небольшую историю, случившуюся в Севилье, — она придется сейчас как нельзя более кстати. Дон Кихот разрешил, священник и все остальные приготовились слушать, и цирюльник начал так: — В госпитале для сумасшедших в Севилье находился некий лиценциат, которого посадили туда его родственники, так как он лишился рассудка. После нескольких лет заключения наш лиценциат решил, что он здоров и в полном рассудке, и написал архиепископу, умоляя извлечь его из бедственного положения, в котором он находится, ибо милосердие божие возвратило ему потерянный рассудок; он прибавлял, что родственники заперли его в госпиталь с намерением воспользоваться его долей наследства. Архиепископ, убежденный его многочисленными посланиями, написанными здраво и рассудительно, послал капеллана узнать у управляющего госпиталем, правда ли то, что пишет лиценциат. Капеллан должен был также повидать сумасшедшего и, если окажется, что он действительно здоров, увезти его оттуда. И вот капеллан отправился в госпиталь. Он вызвал управляющего, и тот сказал ему, что лиценциат все еще безумен; правда, часто он говорит как человек вполне разумный, но всегда кончает тем, что принимается нести чепуху. Впрочем, стоит только поговорить с ним, чтобы убедиться в этом. Капеллан пожелал произвести опыт и, запершись с сумасшедшим, беседовал с ним более часа. За все это время безумец не сказал ничего бессмысленного; напротив, он говорил так разумно, что капеллан был принужден признать его вполне здравомыслящим. Между прочим сумасшедший заявил, что управляющий подкуплен его родственниками, которым выгодно держать его в больнице. Одним словом, он изобразил управляющего взяточником, своих родных жадными и бессердечными людьми, а себя самого — невинной жертвой их корыстных происков. Капеллан поверил лиценциату и решил отвезти его к архиепископу, дабы тот лично убедился в совершенном выздоровлении больного. Поэтому он попросил управляющего выдать лиценциату платье, в котором его привезли в госпиталь. Управляющий снова стал убеждать его подумать о том, что он делает. Но, несмотря на все советы и предостережения управляющего, капеллан все-таки пожелал увезти беднягу с собой. Так как приказание это исходило от архиепископа, то управляющий повиновался. Лиценциата одели в его собственную приличную одежду. Он догадался, что его освобождают из больницы, и попросил капеллана, в виде милости, разрешить ему попрощаться с товарищами-сумасшедшими. Капеллан согласился и пожелал пойти с ним, чтобы посмотреть, какие сумасшедшие сидят в этом доме. Вместе с ними отправился и кто-то из присутствовавших. Лиценциат подошел к клетке, где сидел буйный больной, бывший в ту пору в спокойном состоянии, и сказал ему: — Братец, не будет ли у вас ко мне какого-нибудь поручения? Я ухожу домой, ибо господу богу, по бесконечной его доброте и милосердию, было угодно возвратить мне разум, хотя я этого и не заслужил. Надейтесь и уповайте на господа: он исцелил меня, а со временем и вам окажет ту же милость, если вы доверитесь ему всем сердцем. Эту речь лиценциата слышал сумасшедший, сидевший в другой клетке против буйнопомешанного. Поднявшись со старой циновки, на которой он валялся, он спросил громким голосом, кто это уходит домой здоровый и в полном рассудке. Лиценциат ответил: — Это я, братец, ухожу. Мне больше незачем оставаться, а потому я возношу бесконечные благодарения небу, пославшему мне столь великую милость. — Подумайте, лиценциат, что вы говорите; смотрите, как бы дьявол вас не обманул, — ответил сумасшедший, — незачем вам спешить, сидите спокойно дома, не то все равно вам придется сюда возвратиться. — Я уверен, что я здоров, — возразил лиценциат, — и не вернусь больше сюда. С меня довольно терпеть все эти мытарства. — Это вы-то здоровы? — воскликнул сумасшедший. — Ну, ладно, посмотрим; ступайте себе с богом; но клянусь вам Юпитером, чье величие я представляю на земле, что за один тот грех, который ныне совершает Севилья, выпуская вас из госпиталя, я покараю ее так, что память об этом пребудет во веки веков, аминь. А ты, конечно, знаешь, жалкий лиценциатишка, что я могу это совершить, ибо я — Юпитер-Громовержец 3, держащий в руках огненные молнии, посылающие горе и гибель вселенной! И я накажу это невежественное селение: в течение целых трех лет, считая с этого дня и часа, я не пошлю дождя ни на город, ни на его окрестности, ни на область. Как! Ты свободен, ты здоров, ты в полном уме, а я сумасшедший, я болен, я взаперти! Да я скорее повешусь, чем пошлю хоть каплю дождя! Все присутствовавшие внимательно слушали речи и крики сумасшедшего, а наш лиценциат, обратившись к капеллану и схватив его за руку, сказал: — Не огорчайтесь, ваша милость сеньор, и не придавайте значения речам этого сумасшедшего; ибо знайте, что я Нептун, отец и бог вод; и если Юпитер не оросит ваши поля влагой, то я буду вам посылать столько дождя, сколько понадобится и когда мне это вздумается. А капеллан на это ответил: — И все-таки, сеньор Нептун, не следует раздражать сеньора Юпитера: оставайтесь-ка, ваша милость, дома, а когда у нас будет досуг и удобный случай, мы еще вернемся за вашей милостью. Управляющий и все присутствующие рассмеялись, и их смех чуть было не рассердил капеллана. Потом лиценциата снова переодели в больничное платье, и он остался в госпитале. На этом история и кончилась. — Так это и есть та самая история, сеньор цирюльник, — спросил Дон Кихот, — которая как нельзя более кстати подходит к случаю? Ах, сеньор брадобрей, сеньор брадобрей, поистине слеп тот человек, который даже сквозь сито ничего не видит! Я, сеньор цирюльник, не Нептун и не бог вод. Да и за умника я себя не выдаю. Я стараюсь лишь объяснить людям, как опрометчиво поступают они, не желая возродить на земле счастливые времена странствующего рыцарства. Должно быть, наш испорченный век недостоин наслаждаться столь великим благом, каким наслаждались в те счастливые времена, когда странствующие рыцари брали на себя великую задачу защищать королевства, охранять дев, помогать сирым и убогим, наказывать гордецов и награждать кротких. А нынешние рыцари сменили бранную кольчугу на шелка и бархат. Им не приходится уже спать на голой земле или подвергаться жестокостям непогоды. Никто из них не простоит на страже целой ночи, опершись на копье и не вынимая ноги из стремени. А то ли бывало в старину! Выйдет рыцарь из лесу и, поднявшись на гору, спустится затем на дикий и пустынный берег бурного моря. Увидев там челнок без весел, паруса, мачты и снастей, он бесстрашно прыгает в него и плывет, куда глаза глядят. Беспощадные волны бросают челнок к небу, низвергают в бездну, но рыцарь борется со свирепой бурей и вот нежданно-негаданно оказывается за три тысячи миль от родных мест. Там он выходит на далекую и неведомую землю, вступает в бой с могучими врагами, подвергается тысячам опасностей, испытывает тяжкие лишения, но преодолевает в конце концов все препятствия и совершает подвиги, достойные прославления в грядущих веках. Вся жизнь такого рыцаря проходила в трудах и битвах, среди неслыханных опасностей и лишений. А что мы видим теперь? Леность торжествует над усердием, праздность над трудом, порок над добродетелью, наглость над храбростью, хитрые изобретения над прямой военной доблестью, которая процветала в век странствующих рыцарей. Если вы не согласны, то скажите мне: кто храбрее знаменитого Амадиса Галльского? Кто умнее Пальмерина Английского? Кто умереннее и обходительнее Тиранта Белого? Кто галантнее Лисуарте Греческого? Кто получал и наносил больше ударов, чем дон Бельянис? Кто бесстрашнее Периона Галльского? Кто преодолел больше опасностей, чем Фелисмарте Гирканский? Кто искреннее Эспландиана? Кто отважнее дона Сиронхилио Фракийского? Кто смелее Родамонте? Кто мудрее короля Собриано? Кто дерзновеннее Рейнальдо? Кто непобедимее Роланда? Все эти герои, сеньор священник, — а я бы мог назвать еще многих, — были странствующими рыцарями. Вот таких-то рыцарей или на них похожих я и советовал пригласить, ибо они славно и верно служили бы его величеству, а турецкому султану пришлось бы тогда вырвать себе бороду. Но мне-то, кажется, придется остаться дома, так как сеньор капеллан меня с собою не берет. А если Юпитер не захочет послать нам дождя, как нам поведал цирюльник, так я сам пошлю его, когда мне вздумается. Говорю это к тому, чтобы сеньор «бритвенный таз» знал, что я его понял. Тут вмешался священник: — Сеньор Дон Кихот, разрешите мне высказать одно сомнение, которое грызет и гложет мою совесть. Оно возникло у меня, пока я слушал ваши речи. — Вам можно разрешить не только это, но и многое другое, сеньор священник, — сказал Дон Кихот. — Изложите нам свои сомнения, ибо не хорошо, когда наша совесть чем-нибудь обременена. — Тогда, с вашего разрешения, — ответил священник, — я поделюсь с вами моими сомнениями. Они заключаются в том, что я никак не могу поверить, чтобы все эти странствующие рыцари, которых вы, сеньор Дон Кихот, только что перечислили, действительно жили на свете, как люди из плоти и крови. Напротив, я полагаю, что все это вымысел и ложь, что все это — грезы, о которых люди рассказывают наяву, вернее — в полусне. — Вот заблуждение, — отвечал Дон Кихот, — в которое впали многие. А между тем здесь, строго говоря, и спорить не о чем. Я готов утверждать, что собственными глазами видел Амадиса Галльского: это был человек высокого роста, бледный, с красивой черной бородой, со взглядом иногда ласковым, иногда суровым, молчаливый, медленно распаляющийся гневом, быстро успокаивающийся. Мне кажется, что точно так же, как я описал Амадиса, я мог бы изобразить и нарисовать всех странствующих рыцарей, о которых говорится в романах. Если внимательно прочесть все, что о них написано, и вспомнить все совершенные ими подвиги, то без труда можно представить себе их внешность, ибо наружность человека отвечает его душевным качествам. — Ну, а как вы полагаете, сеньор мой Дон Кихот, какого роста был великан Морганте? — спросил цирюльник. — Насчет великанов вопрос не вполне ясен, хотя Священное Писание и говорит нам, что они существовали. В нем рассказывается история филистимлянина Голиафа, а этот Голиаф был семи с половиной локтей росту, то есть великаном. Кроме того, на острове Сицилии были найдены берцовые и плечевые кости такой величины, что они должны были принадлежать великанам ростом с башню. И все же я не берусь сказать определенно, какого роста был Морганте, хотя и думаю, что он не был особенно высок. Мнение мое основывается на его жизнеописании, где говорится, что он много раз ночевал под кровлей, а раз он находил дома, куда мог войти, — значит, рост его был не чрезмерно велик. — Вы правы, — сказал священник. Его забавляли нелепые рассуждения Дон Кихота, и потому он спросил нашего рыцаря, как он представляет себе наружность Рейнальдо Монтальбанского, Роланда и остальных пэров Франции, которые все были странствующими рыцарями. — Я решаюсь утверждать, — ответил Дон Кихот, — что у Рейнальдо было широкое лицо, румяные щеки и бегающие глаза, немного навыкате; он был крайне обидчив и вспыльчив, водился с разбойниками и отпетыми людьми. Что же касается Роланда, Ротоланда или Орландо, — ибо в романах он называется всеми этими тремя именами, — то я считаю, что был он среднего роста, широк в плечах, немного кривоног; у него было смуглое лицо, рыжая борода, волосатое тело и грозный взгляд; он был скуп на слова, но очень благовоспитан и вежлив. Тут оживленная речь Дон Кихота была прервана донесшимися со двора криками племянницы и экономки. Услышав эти крики, собеседники вскочили со своих мест и выбежали на двор. Ликург — знаменитый законодатель древней Спарты (IX век до н. э.). По преданиям, именно он положил начало прочному государственному устройству Спарты и дал ей основные законы. Солон — прославленный афинский философ, законодатель и поэт VII–VI веков до н. э. Юпитер (Зевс) — по верованиям древних греков и римлян, бог неба, повелитель богов и людей. Власть над вселенной досталась Юпитеру после ожесточенной борьбы с отцом Сатурном и братьями-титанами.
© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.