Глава XXIV,
в которой рассказывается о том, как Дон Кихот сражался с мехами красного вина
Подкрепив свои силы, наши путники оседлали мулов и без всяких приключений, заслуживающих внимания, доехали до постоялого двора, воспоминание о котором было так неприятно Санчо Пансе. Однако ему все же пришлось войти туда. Хозяин, хозяйка, дочь и Мариторнес, увидев Дон Кихота и Санчо, кинулись к ним навстречу с радостными возгласами. Наш рыцарь важно и с достоинством поздоровался с ними и попросил приготовить ему постель получше, чем в прошлый раз. Хозяйка ответила, что, если он обещает заплатить получше, чем в прошлый раз, он получит княжескую постель. Дон Кихот кивнул головой в знак согласия, и ему приготовили приличную постель в том же чулане, где он уже ночевал однажды. Наш рыцарь был так утомлен и расстроен, что тотчас же улегся и заснул крепким сном. Священник заказал обед, и хозяин, в надежде на хорошее вознаграждение, подал им все, что было у него лучшего. Все уселись за стол, только Дон Кихот продолжал спать; его решили не будить, так как для бедного рыцаря сон был полезнее еды. Во время обеда, в присутствии хозяина, хозяйки, их дочки, Мариторнес и постояльцев, зашел разговор о необычайном помешательстве Дон Кихота и о том, как его разыскали. Все рассказывали друг другу о чудачествах и приключениях Дон Кихота. Священник заметил, что всему виной рыцарские романы, от чтения которых у Дон Кихота зашел ум за разум. Хозяин на это возразил: — Честное слово, не понимаю, как это могло случиться, ибо, на мой взгляд, нет в мире лучшего чтения. У меня есть два-три таких романа, и, право, я им обязан многими радостями. Да и не только я, но и многие другие. Во время жатвы у нас по праздникам собираются жнецы; среди них всегда найдется грамотей; он берется за книгу, а мы, человек тридцать, садимся вокруг и слушаем, развесив уши. О самом себе скажу только: когда в книге речь дойдет до яростных ударов, какие раздают направо и налево рыцари, мне до страсти хочется вмешаться в эту схватку, и я готов слушать день и ночь. — Да и я тоже бываю очень довольна, — прибавила хозяйка. — Во время этих чтений во всем доме наступает покой и тишина. Вы так увлекаетесь этими романами, что даже забываете со мной ругаться. — Истинная правда, — сказала Мариторнес. — Я тоже люблю послушать эти истории, особенно же про прекрасных сеньорит, — как они нежничают под каким-нибудь апельсинным деревом со своими верными рыцарями. — Ну, а вы, сеньорита, что скажете? — спросил священник, обращаясь к хозяйской дочке. — По правде сказать, сеньор, сама не знаю, — ответила она. — Я тоже охотно слушаю чтение романов, хотя мало что понимаю в них. Только мне больше всего нравятся не битвы, которыми восхищается отец, а печальные речи рыцарей, тоскующих по своим дамам. Право, я иногда даже плачу от жалости. — Если бы эти рыцари плакали из-за вас, — сказала Доротея, — вы бы их сейчас же утешили, не правда ли, сеньорита? — Уж не знаю, что бы я сделала, — отвечала девушка. — Знаю только одно, что некоторые из этих дам так жестоки, что рыцари называют их львицами, тигрицами и другими отвратительными именами. Господи Иисусе! Что же это за бессердечные, бессовестные женщины, если им трудно посмотреть на честного человека, а он из-за этого умирает или делается сумасшедшим! Не понимаю, к чему все это жеманство. — Молчи, девочка, — прервала ее хозяйка. — Девице не годится ни знать, ни рассуждать о таких делах. — Сеньор меня спросил, — ответила она, — не могла же я не ответить. — Ну, довольно, — сказал священник, — лучше принесите мне, сеньор хозяин, все ваши книжки. Мне хочется на них взглянуть. — С удовольствием, — отвечал хозяин. Он тотчас встал, пошел в свою комнату, принес старый сундучок, запертый на ключ, открыл его и вынул три огромные книги и несколько рукописей, очень четко написанных. Первая книга была «Дон Сиронхилио Фракийский», вторая — «Фелисмарте Гирканский», а третья — «История Великого капитана Гонсало Эрнандеса Кордовского» вместе с жизнеописанием Диэго Гарсия де Паредес. Прочитав два первых заглавия, священник повернулся к цирюльнику и сказал: — Нам недостает только экономки нашего друга и его племянницы. — Обойдемся и без них, — отвечал цирюльник, — я тоже сумею снести их на скотный двор или бросить в печку, которая, кстати, горит отлично. — Что? — сказал хозяин. — Ваша милость собирается сжечь мои книги? — Только эти две: дона Сиронхилио и Фелисмарте. — Что же, неужто они еретические или флегматические? — спросил хозяин. — Вы хотели сказать, дружок, схизматические, а не флегматические? — поправил его цирюльник. — Ну да, — сказал хозяин, — только если вы уж непременно хотите что-нибудь сжечь, то возьмите лучше «Историю Великого капитана Диэго Гарсии»; что же касается остальных, то я скорей позволю сжечь самого себя, чем одну из них. — Брат мой, — возразил священник, — обе эти книги лживы, полны нелепостей и бредней, а «История Великого капитана» — чистая правда; в ней рассказывается о деяниях Гонсало Эрнандеса Кордовского, который за свои великие и многочисленные подвиги заслужил во всем мире прозвание Великого капитана. А Диэго Гарсия де Паредес, родом из города Трухильо в Эстрамадуре, был замечательным воином. Он обладал такой силой, что одним пальцем останавливал мельничное колесо; однажды он один отстоял мост от целой армии. Он совершил так много подвигов, что, опиши его жизнь какой-нибудь искусный историк, слава его затмила бы славу Гектора, Ахилла и Роланда. Но, к сожалению, он сам описал свою жизнь и был слишком скромен в изложении своих деяний. — Рассказывайте моей бабушке! — сказал хозяин. — Подумайте, что его удивляет: остановил мельничное колесо! Ей-богу, ваша милость, вам бы не худо было почитать Фелисмарте Гирканского. Этот одним взмахом меча рассек пополам пять великанов, словно они были сделаны из бобов, вроде тех монашков, которых делают наши ребятишки. А в другой раз он столкнулся с громаднейшим войском, в котором было свыше миллиона шестисот тысяч солдат, вооруженных с головы до ног, и обратил его в бегство, как стадо овец. А что вы скажете о славном доне Сиронхилио Фракийском? Однажды плыл он по реке, и вдруг из воды вынырнул огромный огненный змей; увидев чудовище, дон Сиронхилио бросился на него, вскочил на его чешуйчатую спину и стиснул руками его горло с такой силой, что задыхающийся змей тотчас же снова опустился на дно реки, увлекая за собой рыцаря, который крепко держал его. Там рыцарь очутился в великолепном дворце, а змей превратился в древнего старца и рассказал ему о таких вещах, что, право, стоило послушать. Нет, и не говорите, сеньор! Прочтите-ка эти истории, и вы с ума сойдете от восторга. А за вашего Великого капитана и Диэго Гарсия я не дам и двух фиг. Услышав это, Доротея тихо сказала мастеру Николасу: — Нашему хозяину немного недостает, чтобы стать вторым Дон Кихотом. — Мне тоже так думается, — ответил цирюльник. — По-видимому, он твердо верит, что все описанное в этих книгах чистая правда, и разубедить его в этом не могли бы даже босые кармелиты 1. — Но послушайте, братец мой, — продолжал священник, обращаясь к хозяину, — ведь ни Фелисмарте Гирканского, ни дон Сиронхилио Фракийского, ни других рыцарей, о которых рассказывается в романах, никогда не было на свете; все это чистейший вымысел праздных писак, сочинивших свои книги ради пустого развлечения. — Полно вам, ваша милость, мне зубы заговаривать! Я и сам до пяти считать умею и знаю, где мне сапог жмет. Неужто вы хотите убедить меня, что все в этих прекрасных книжках — ложь и вздор! Да ведь напечатаны-то они с разрешения членов Королевского Совета, а это не такие господа, чтобы позволить печатать лживые сказки о волшебствах и сражениях. Ведь это значит попусту сбивать с толку верных подданных короля! — Я уже вам сказал, друг мой, — возразил священник, — что все эти романы пишутся для развлечения праздной публики. Ведь разрешает же правительство игру в шахматы или в мяч. Почему же ему не разрешить и печатание рыцарских романов? Кому же придет в голову, что есть такие невежды, которые могут принять эти сказочные истории за правду? Итак, сеньор, вот вам ваши книги, решайте сами, что в них правда и что ложь, и да пойдут они вам на пользу. Дай только бог, чтобы вы не захромали на ту же ногу, что и ваш постоялец Дон Кихот. — Ну, нет, — ответил хозяин, — я еще с ума не спятил, чтобы сделаться странствующим рыцарем. Я прекрасно понимаю, что теперь порядки уже совсем не те, как во времена странствования этих славных рыцарей. Санчо, хранивший против своего обыкновения глубокое молчание, внимательно прислушивался к разговору между хозяином и священником. Услышав, что рыцарские романы чистейший вздор и что никаких рыцарей больше нет, Санчо Панса сильно призадумался о том, чем может окончиться путешествие его господина в страну Микомикон. Растерянный и смущенный, направился он в чуланчик, где спал наш идальго, но через несколько минут выбежал оттуда в сильнейшем смятении. — Сюда, сеньоры, скорей на помощь! — вопил он. — Мой господин вступил в жесточайший бой, страшнее которого мои глаза еще не видывали. Клянусь богом, он нанес такой удар великану, врагу сеньоры принцессы Микомикон, что отсек ему голову начисто, словно репку! — Что вы такое говорите, братец? — воскликнул священник. — В своем ли вы уме, Санчо? Как это могло случиться, черт возьми, когда великан находится за две тысячи миль отсюда? В эту минуту из каморки до них донеслись отчаянные возгласы Дон Кихота: — Берегись, вор, разбойник, трус, ты в моих руках, теперь уж ничто не спасет тебя! Возгласы эти заглушались страшным шумом, словно кто-то наносил яростные удары в стены. Все прислушались, стараясь понять, что происходило в чуланчике. Тут Санчо снова закричал: — Что же вы стоите? Бегите на помощь моему господину. Впрочем, он и один справится с врагом. Великан уже убит и дает теперь отчет богу в своей нечестивой жизни. Я видел, как лилась кровь и как слетела с его плеч голова, величиной с добрый мех с вином. — Убейте меня, — вскричал тут хозяин гостиницы, — если этот Дон Кихот или дон Дьявол не вспорол один из мехов с красным вином, висевших у его изголовья! Вино вытекло, а дурень вообразил, будто это кровь. С этими словами он кинулся на место битвы; все бывшие в комнате последовали за ним в чулан, и тут их глазам представилось удивительное зрелище. Наш идальго в короткой рубашке стоял посреди чулана; его длинные и тощие ноги, покрытые волосами, были порядком грязны; его голову украшал красный засаленный ночной колпак, принадлежавший хозяину; на левой руке было намотано одеяло, ненавистное Санчо (по хорошо известной ему причине), а в правой он держал обнаженный меч, которым наносил удары во все стороны. При этом он так кричал, словно и вправду сражался с великаном. Но всего удивительнее было то, что он проделывал все это с закрытыми глазами. Воображение его было занято мыслями о предстоявшем бое, и ему приснилось, будто он уже добрался до королевства Микомикон и сражается со своим врагом. В полусне он принял мехи за великана и так изрубил их, что вся комната была залита вином. Увидев, что погибло его добро, хозяин пришел в ярость; стиснув кулаки, набросился он на Дон Кихота и, наверное, избил бы его до полусмерти, если бы священник и цирюльник не вступились за бедного рыцаря. Но и побои не разбудили нашего идальго. Цирюльнику пришлось принести из колодца большой котел холодной воды и окатить его с головы до ног. Только тогда он наконец проснулся. Тем временем Санчо тщетно шарил во всех углах, стараясь найти голову великана. Убедившись, что поиски его напрасны, он сказал: — Я наперед знал, что в этом доме непременно наткнешься на какое-нибудь колдовство. В прошлый раз вот на этом месте я получил столько пинков и тумаков, что даже вспомнить страшно. А кто мне их надавал — один черт знает. Теперь вот пропала эта голова, а между тем я собственными глазами видел, как мой господин отрубил ее и как кровь хлынула фонтаном. — Какая там кровь, какой фонтан? Накажи тебя бог и все его святые, — закричал хозяин, — разве ты не видишь, мошенник, что все эти фонтаны крови хлещут и бьют из проткнутых мехов! Берегись, дурак, как бы тебе не захлебнуться в красном вине. Чтоб твоего господина на том свете черти так истыкали, как он истыкал мои мехи! — Ничего не понимаю, — отвечал Санчо, — знаю только, что, если я не отыщу этой головы, мое злополучное графство растает, как соль в воде. Упорство, с каким Санчо повторял весь этот вздор, окончательно вывело из себя хозяина, и без того взбешенного убытками, которые наделал ему Дон Кихот. Он клялся и божился, что на этот раз им не удастся, как раньше, уехать не заплатив. Теперь им не помогут никакие привилегии рыцарства: он заставит их рассчитаться даже за починку продырявленных мехов. Между тем священник, желая успокоить Дон Кихота, взял его за руку, а тот, думая, что это принцесса Микомикон, опустился перед священником на колени и сказал: — Отныне, ваше величество высокородная и знатная сеньора, вы можете жить спокойно, не боясь козней этого подлого существа. А я отныне могу считать себя свободным от взятого на себя обязательства, ибо с помощью великого бога и милости той, ради которой я живу и дышу, исполнил я свое обещание. — Ну, разве я вам не говорил? — вскричал при этом Санчо. — Не пьян же я был, в самом деле. Полюбуйтесь, как мой господин расправился с великаном. Ну, теперь все в порядке, и графство у меня в кармане. Как было не засмеяться, слушая бредни обоих чудаков, господина и слуги? Все расхохотались. Одному хозяину было не до смеху; он то и дело на все лады поминал сатану. Наконец священнику с цирюльником удалось уложить Дон Кихота в постель. Видно было, что рыцарь изнурен до крайности, ибо он сейчас же погрузился в сон. Тогда наши друзья принялись утешать Санчо Пансу, который все еще не мог найти голову великана. Но труднее всего было успокоить хозяина, оплакивавшего гибель своего вина. Хозяйка между тем непрестанно причитала: — В недобрый час, в проклятую минуту вошел к нам в дом этот странствующий рыцарь, чтоб мои глаза его не видели. Дорого же он нам обошелся! Прошлый раз он уехал, не заплатив ни за ужин, ни за постель, ни за солому, ни за овес для себя, своего оруженосца, лошади и осла. Он заявил тогда, что рыцари, ищущие приключений, — пошли боже всем этим рыцарям такое приключение, чтобы они навек угомонились, — не обязаны платить, будто, мол, в правилах бродячего рыцарства так и сказано. А потом другой сеньор, его приятель, выпросил у меня лучшее мое платье да так истрепал его в своих проклятых похождениях, что просто сердце кровью обливается. И вот теперь — вдобавок ко всему — этот дурацкий рыцарь изрешетил мехи и выпустил вино, — чтобы ему так кровь из жил выпустили. Но пусть он не воображает, что и на этот раз ему все сойдет с рук. Клянусь костями моего отца и жизнью моей матери, не я буду, если он не заплатит за все до последнего мараведиса. И много других слов наговорила разгневанная хозяйка; ей вторила ее добрая служанка Мариторнес. Дочка же молчала и только от времени до времени усмехалась. Наконец священник успокоил их, пообещав хорошо заплатить и за мехи, и за вино, и за все прочее. Между тем Санчо, отчаявшись найти голову великана, стал внимательнее прислушиваться к причитаниям хозяйки и речам священника. Тут, наконец, он убедился, что никакого свирепоглазого великана вовсе не было, а господин его сражался с хозяйскими мехами. Это его очень огорчило. Но хуже всего было то, что никто из присутствующих — ни хозяин с хозяйкой, ни священник — не обращались с Доротеей, как с принцессой. Все обходились с ней запросто, называли ее Доротеей и сеньориной, шутили, смеялись. Да и сама она держалась очень просто: шепталась и пересмеивалась с хозяйской дочерью, заговаривала с гостями, болтала и любезничала, — словом, совсем не походила на знатную принцессу, наследницу огромного королевства. Санчо был совсем сбит с толку. Страшное подозрение зародилось в его уме. «А что как все это — обман? — думал он. — Не морочат ли нам с господином головы, чтобы позабавиться на наш счет? Удивительно только, что такой степенный человек, как священник, замешан в этой шутке». Босые кармелиты — монахи Кармелитского ордена, основанного в XII веке в Палестине и распространившего свою проповедническую деятельность на всю Европу. Желая показать пример скромности, монахи этого богатейшего ордена ходили обычно босыми.
© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.