Глава XXIII,
в которой рассказывается о беседе рыцаря с его оруженосцем и о встрече с мальчиком Андресом
— Мне бы хотелось еще знать, — сказал Дон Кихот, продолжая разговор с Санчо Пансой, — что делала моя дама, несравненная королева красоты, сеньора Дульсинея, когда ты явился к ней. Впрочем, догадываюсь: она, вероятно, низала жемчуг или вышивала золотом какой-нибудь подарок мне, плененному ею рыцарю. — Нет, — ответил Санчо, — она на заднем дворе просеивала зерно. — Возможно, — сказал Дон Кихот, — но зерна, к которым прикасались ее руки, превращались, конечно, в жемчужины. А ты посмотрел, друг мой, какое это было зерно — белое или черное? — Желтое, — ответил Санчо. — Будь уверен, друг Санчо, что это желтое зерно, просеянное ею, даст самый белый хлеб. Однако рассказывай дальше. Что сделала сеньора Дульсинея, когда ты ей вручил мое письмо? Покрыла его поцелуями? Или, в знак особого почтения ко мне, возложила себе на голову? Ну, говори скорее!.. — Когда я ей подал письмо вашей милости, она усердно трясла сито с зерном. Поэтому она сказала мне: «Положите его, друг мой, там, на мешок. Сейчас мне некогда. Я прочту его, когда кончу просеивать зерно». — О мудрая сеньора! — сказал Дон Кихот. — Она хотела прочитать его не спеша, чтоб вполне им насладиться. Ну, дальше, Санчо. О чем она беседовала с тобою, пока кончала свою работу? Расспрашивала, конечно, обо мне? Что ты отвечал? Ну, скорее рассказывай все, не утаивай, пожалуйста, от меня ни единого слова. — Она-то ничего не спрашивала, — возразил Санчо. — А я рассказал ей, что ваша милость наложили на себя покаяние из любви к ней и бродите в горах раздетый, спите на твердой земле, кувыркаетесь на острых камнях и с плачем проклинаете судьбу. — Ты очень неудачно выразился, сказав, что я проклинаю судьбу, — возразил Дон Кихот. — Напротив, я ее благословляю и буду благословлять во все дни моей жизни за то, что она послала мне счастье любить такую высокую и знатную сеньору, как Дульсинея Тобосская. — Высока-то она высока, это вы верно сказали: вершка на три повыше меня будет, — ответил Санчо. — Да разве вы мерились с ней ростом? Как ты осмелился на это? — А очень просто, — ответил Санчо. — Когда я помогал ей взвалить мешок пшеницы на осла, мне пришлось стать с ней рядом; тут-то я и заметил, что она повыше меня. — Поистине, — сказал Дон Кихот, — высокие достоинства ее души находятся в полной гармонии с ее высоким ростом. Итак, — продолжал он, — что же она сказала, когда окончила просеивать пшеницу и прочитала письмо? — Да она его и не читала, потому что не умеет ни читать, ни писать, — ответил Санчо. — Взяла письмо да и порвала его на мелкие кусочки, опасаясь, что оно может попасть в чужие руки. Она сказала, что с нее довольно и того, что я ей на словах передал о любви вашей милости и об удивительном покаянии, которое вы наложили на себя. А под конец она приказала мне передать вашей милости, что она целует вам руки и умоляет вас поскорее выбраться из этих дебрей, перестать делать глупости и поспешить в Тобосо; уж очень ей хочется повидать вашу милость. Она очень смеялась, когда я ей сказал, что ваша милость называет себя рыцарем Печального Образа. Я ее спросил, явился ли к ней на поклон бискаец, она ответила, что приходил и показался ей славным парнем. Еще я ее спросил насчет каторжников, но их, слава богу, она не видела. — Но скажи мне, что она подарила тебе на прощанье за вести, принесенные тобою? Ибо среди дам и странствующих рыцарей существует издревле укоренившийся обычай делать дорогие подарки оруженосцам, наперсницам или карликам, приносящим вести от дам кавалерам и от кавалеров дамам. — Это прекрасный обычай, — похвалил Санчо, — но, к сожалению, теперь о нем забыли. Ныне, должно быть, принято дарить ломоть хлеба с сыром. Такой ломоть и протянула мне через забор сеньора Дульсинея, когда я с ней прощался. Мне еще остается прибавить, что сыр был овечий. — Обычно она очень щедра, — сказал Дон Кихот. — Должно быть, в эту минуту у нее не было под рукой никаких драгоценностей. Поэтому она тебе и не дала ничего. Но ты не беспокойся, друг мой. Твое от тебя не уйдет. Я все улажу. Но знаешь, что меня изумляет, Санчо? Мне кажется, что ты слетал туда и обратно по воздуху: ведь ты был в пути всего три дня, а до Тобосо больше тридцати миль. Из этого я заключаю, что мудрый волшебник, который обо мне заботится и мне покровительствует (а такой у меня есть и должен быть, иначе я не был бы настоящим странствующим рыцарем), так вот этот волшебник незаметно перенес тебя туда. Тут нечему удивляться: очень часто случается, что мудрый волшебник уносит странствующего рыцаря, спящего на своей постели, и, проснувшись, тот никак не может понять, каким образом очутился за тысячу миль от того места, где заснул. Без помощи волшебников странствующие рыцари не могли бы выручать друг друга в опасностях, как это они делают на каждом шагу. Бывает, что один из них сражается в горах Армении с каким-нибудь андриаком, со свирепым чудовищем или иным могучим врагом, и вдруг, в самый разгар боя, в минуту смертельной опасности, откуда ни возьмись, появляется на облаке или на огненной колеснице другой рыцарь, его приятель, который только что перед тем находился в Англии, спасает его от смерти, а к ужину снова возвращается к себе домой. А между тем от его дома до места битвы никак не меньше двух или трех тысяч миль. Такие чудеса возможны лишь благодаря магической силе мудрых чародеев, которые заботятся об отважных рыцарях. Поэтому, друг мой Санчо, я не слишком удивляюсь, что ты за такой короткий срок побывал в Тобосо: наверное, кто-нибудь из моих мудрых покровителей перенес тебя по воздуху, а ты этого и не заметил. Но поговорим о другом. Скажи-ка лучше, как мне быть. Моя сеньора приказывает мне немедленно явиться к ней, и я обязан исполнить ее приказание. Но я дал клятву принцессе послушно следовать за ней, а закон рыцарства повелевает прежде всего сдержать данное слово и потом уже думать о себе самом и своих чувствах. Меня томит страстное желание поскорее увидеть мою сеньору, но долг чести и жажда славы призывают меня увенчать победою предпринятый мною новый подвиг. И я решил сначала исполнить свое обещание, данное принцессе. Как можно скорее доберусь я до королевства Микомикон, вступлю в бой с великаном, отрублю ему голову, верну принцессе ее престол, а затем, не медля ни минуты, помчусь к той, чей свет озаряет мои чувства. Я твердо убежден, что она одобрит мои поступки и извинит за ослушание, ибо моя победа над свирепым великаном прославит ее имя во всем мире. Ведь все, что я свершил, свершаю и свершу моим мечом, всем этим я обязан ее благосклонности ко мне и моей преданности ей. — Ах, что вы говорите, ваша милость! — воскликнул Санчо. — Неужели вы собираетесь отказаться от такой богатой и знатной невесты, упустить из рук королевство, которое, как мне говорили, имеет больше двадцати тысяч миль в окружности и необычайно богато всеми произведениями природы? Право, оно больше Португалии и Кастилии, вместе взятых! Не спорьте, ради бога! Забудьте ваши легкомысленные слова и последуйте моему совету: женитесь немедленно, в первом же местечке, где встретится священник, а не то и наш лиценциат обвенчает вас на славу. Простите мне мою смелость, но я уже в таком возрасте, что могу давать советы. Женитесь-ка, да поскорее! Лучше воробей в руках, чем коршун в небе; а кто много имеет, да плохо выбирает, коли ему худо придется, пусть на других не пеняет. — Послушай, Санчо, — сказал Дон Кихот, — если ты советуешь мне жениться только для того, чтобы поскорей сделаться королем и осыпать тебя милостями, то знай, что я и без женитьбы легко смогу удовлетворить твое желание. Прежде чем вступать в бой с великаном, я возьму с принцессы клятву, что в случае моей победы она отдаст мне часть королевства. Тогда, и не вступая в брак, я получу во владение целую провинцию и буду вправе подарить ее, кому захочу. А кому же мне подарить ее, как не тебе? — Конечно, — ответил Санчо, — только вы позаботьтесь, ваша милость, чтобы эта область прилегала к морю, потому что, если тамошние края мне не понравятся, я погружу моих вассалов-негров на корабли, отвезу их в Испанию и продам в рабство. А теперь разрешите, ваша милость, дать вам один совет: нечего вам тратить время на свидание с сеньорой Дульсинеей, отправимся-ка немедля убивать великана. Чем скорее мы обделаем это дельце, тем лучше; ей-богу, мне сдается, что от него нам будет и честь и польза. — Повторяю тебе, Санчо, — сказал Дон Кихот, — что ты можешь на меня положиться. Я последую твоему совету и сначала покончу с великаном, а уж потом повидаюсь с Дульсинеей. Но имей в виду: не говори никому ни слова о том, что мы с тобой решили. Ведь если Дульсинея так осторожна и скромна, что желает, чтобы все оставалось тайной, то ни мне и никому другому не следует ничего разглашать. — Но в таком случае, — сказал Санчо, — почему же вы отсылаете к сеньоре Дульсинее всех, кого побеждает ваш меч? Не значит ли это на весь мир трубить о своей любви к ней? Как же может остаться в тайне ваша любовь, если все, кого вы победите, должны падать на колени перед ней и возглашать, что они посланы вашей милостью? — О, как ты прост и глуп! — воскликнул Дон Кихот. — Неужели ты не можешь понять, Санчо, что моя любовь только способствует ее прославлению? Запомни раз навсегда: величайшая честь и слава выпадают на долю той дамы, которой служит влюбленный в нее странствующий рыцарь, не помышляя ни о каких наградах. — Нам священник говорил в проповеди, — ответил Санчо, — что такой любовью следует любить господа бога: ради него самого, без надежды на награду и без страха наказания, но я бы предпочел любить его и служить ему за что-нибудь. — Черт побери этого мужлана! — воскликнул Дон Кихот. — Иной раз он неплохо рассуждает, право же, не хуже любого грамотея. — А я, ей-богу, и читать не умею, — ответил Санчо. В эту минуту мастер Николас крикнул им, чтобы они остановились и подождали, так как священник с принцессой решили сделать привал у источника, протекавшего близ дороги. Санчо этому очень обрадовался. Он все время чувствовал себя как на иголках, опасаясь, как бы Дон Кихот не догадался, что его верный оруженосец просто-напросто его дурачит. Тем временем подоспели остальные спутники, и все общество расположилось отдохнуть и закусить. Пока они закусывали, на дороге появился какой-то мальчик. Взглянув на наших путников, он вдруг остановился, помедлил минуту, затем бросился к Дон Кихоту, обнял его колени, притворился, что заплакал, и воскликнул: — Ах, мой сеньор! Неужели ваша милость меня не узнаёт? Да ведь я тот самый мальчик, которого злой хозяин привязал к дубу и ваша милость освободила! Дон Кихот его узнал и, взяв за руку, обратился к присутствующим со словами: — Теперь вы можете убедиться, сеньоры, насколько необходимо, чтобы в мире существовали странствующие рыцари, которые борются за справедливость и мстят за обиды, творимые злыми и порочными людьми. Знайте же, сеньоры, что не так давно, проезжая по лесу, я услыхал громкие крики и стоны. Побуждаемый чувством долга, я поспешил на эти крики. Оказалось, что кричал мальчик, привязанный к дубу. Я очень рад, что этот мальчик сейчас перед вами, ибо он может подтвердить мои слова. Итак, он был привязан к дубу, а рядом с ним стоял крестьянин и до крови стегал его ремнем. Я спросил крестьянина, за что он так жестоко бьет беднягу, грубиян отвечал, что мальчик его слуга и он хочет немножко проучить его за леность и нерадивость. Тогда мальчик, рыдая, воскликнул: «Сеньор, он меня бьет за то, что я прошу его уплатить мне жалованье!» Хозяин рассыпался в объяснениях и оправданиях. Я выслушал его и убедился, что все эти оправдания гроша медного не стоят. Тогда я велел отвязать мальчика и взял клятву с крестьянина, что он отведет его к себе и заплатит ему все до последнего реала. Не правда ли, сынок Андрес? Ведь ты, конечно, помнишь, как сурово я обошелся с ним и как униженно он обещал немедленно исполнить мои приказания. Отвечай! Не бойся! Расскажи этим сеньорам все, что было, пусть они увидят, как нужны и полезны странствующие рыцари. — Все, что ваша милость рассказала, — истинная правда, — ответил мальчик, — только конец дела был совсем иной, чем думает ваша милость. — Как иной? — сказал Дон Кихот. — Неужели же хозяин тебе не заплатил? — Не только не заплатил, а едва ваша милость выехали из лесу, как он опять привязал меня к дубу и отстегал так, что у меня вся кожа со спины слезла. При этом он так издевался над вашей милостью, что и мне самому впору было расхохотаться, не будь так больно. Потом он бросил меня в лесу еле живого от побоев; у меня едва хватило сил добраться до больницы, там я и провалялся до нынешнего дня, залечивая раны, нанесенные мне хозяином. А во всем виновата ваша милость. Если бы вы ехали своей дорогой да не путались в чужие дела, мой хозяин удовольствовался бы дюжиной-другой ударов, а потом отвязал бы меня и заплатил свой долг. А вы своим непрошеным вмешательством довели его до белого каления. Понятное дело, вам он не смел перечить. Но когда вы уехали, он всю свою злобу выместил на мне, да так, что я, должно быть, уж на всю жизнь останусь калекой. — Сознаюсь, я поступил неправильно, — сказал Дон Кихот. — Мне нельзя было покидать тебя, прежде чем он не заплатил своего долга. Но ведь ты помнишь, Андрес, что я поклялся, если он тебе не заплатит, разыскать его, куда бы он ни спрятался, хотя бы в чрево кита. — Это правда, — ответил Андрес, — да мне-то что проку в этом? — Вот ты сейчас увидишь, будет тебе прок или нет! — воскликнул Дон Кихот. С этими словами он поспешно встал и велел Санчо седлать Росинанта, который пасся неподалеку. Тут Доротея спросила, что он намерен делать. Дон Кихот ответил, что отыщет крестьянина и заставит его уплатить Андресу все, до последнего мараведиса. Тогда принцесса напомнила ему, что он обещал не пускаться ни в какие приключения, прежде чем не вернет ей королевства. Поэтому он обязан сдержать свой гнев и отказаться от поисков крестьянина. — Да, это правда, — сказал Дон Кихот. — Придется Андресу потерпеть до моего возвращения, но я еще раз обещаю и клянусь, что не успокоюсь, пока не отомщу за него и не заставлю крестьянина заплатить ему свой долг. — Не верю я вашим клятвам, — сказал Андрес, — да и не нужно мне вашей мести. Все это вздор! Я думаю сейчас только о том, как бы мне добраться до Севильи. Дайте немножко провизии на дорогу, если у вас найдется, и оставайтесь с миром. Дай бог, чтобы в своих странствиях вы добыли себе столько же добра, сколько принесли мне. Санчо вытащил из своего запаса ломоть хлеба и кусок сыра, отдал их мальчику и сказал: — Возьми-ка это, сынок Андрес, и да хранит вас бог. Андрес схватил хлеб и сыр и, видя, что больше ему не на что рассчитывать, понурил голову и решил отправиться восвояси. На прощанье он сказал Дон Кихоту: — Ради бога, сеньор странствующий рыцарь, если вам еще когда-нибудь случится со мной встретиться, не заступайтесь за меня, хотя бы меня резали на куски. Ибо от заступничества вашей милости мне только еще хуже придется. Будьте вы прокляты вместе со всеми странствующими рыцарями, когда-либо жившими на свете! — И Андрес бросился со всех ног бежать, так как боялся, чтобы его не догнали и не наказали за дерзость. Дон Кихот был очень смущен рассказом Андреса, и его спутники с величайшими усилиями сдерживали душивший их смех. © Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.