Это «морской дьявол»!
Мать Педро Зурита — Долорес — была полная, сытая старуха с крючковатым носом и выдающимся подбородком. Густые усы придавали ее лицу странный и непривлекательный вид. Это редкое для женщины украшение и закрепило за ней в округе кличку «усатая Долорес». Когда ее сын явился к ней с молодой женой, старуха бесцеремонно осмотрела Гуттиэре. Долорес прежде всего искала в людях недостатки. Красота Гуттиэре поразила старуху, хотя она ничем не выдала этого. Но такова уж была усатая Долорес: поразмыслив у себя на кухне, она решила, что красота Гуттиэре — недостаток. Оставшись вдвоем с сыном, старуха неодобрительно покачала головой и сказала: — Хороша! Даже слишком хороша! — И, вздохнув, прибавила: — Наживешь ты хлопот с такой красавицей… Да. Лучше бы ты женился на испанке. — Подумав еще, она продолжала: — И горда. А руки мягкие, нежные, — белоручка будет. — Обломаем, — ответил Педро и углубился в хозяйственные счеты. Долорес зевнула и, чтобы не мешать сыну, вышла в сад подышать вечерней прохладой. Она любила помечтать при луне. Мимозы наполняли сад приятным ароматом. Белые лилии сверкали при лунном свете. Едва заметно шевелились листья лавров и фикусов. Долорес уселась на скамью среди мирт и предалась своим мечтам: вот она прикупит соседний участок, разведет тонкорунных овец, выстроит новые сараи. — О, чтоб вас! — сердито крикнула старуха, ударяя себя по щеке. — Эти москиты и посидеть спокойно не дадут человеку. Незаметно облака затянули небо, и весь сад погрузился в полумрак. На горизонте резче выступила светло-голубая полоса — отражение огней города Параны. И вдруг над низким каменным забором она увидела человеческую голову. Кто-то поднял руки, скованные кандалами, и осторожно перепрыгнул через стену. Старуха испугалась. «В сад забрался каторжник», — решила она. Она хотела крикнуть, но не могла, пыталась подняться и бежать, но ноги ее подкашивались. Сидя на скамейке, следила она за неизвестным. А человек в кандалах, осторожно пробираясь между кустами, приближался к дому, заглядывая в окна. И вдруг — или она ослышалась — каторжник тихо позвал: — Гуттиэре! «Так вот она, красота-то. Вот с кем знакомство водит! Чего доброго, эта красавица убьет меня с сыном, ограбит гасиенду и сбежит с каторжником», — думала Долорес. Старуху вдруг охватило чувство глубокой ненависти к снохе и горького злорадства. Это придало ей силы. Она вскочила и побежала в дом. — Скорей! — шепотом сказала Долорес сыну. — В сад забрался каторжник. Он звал Гуттиэре. Педро выбежал с такой поспешностью, как будто дом был объят пламенем, схватил лопату, лежавшую на дорожке, и побежал вокруг дома. У стены стоял неизвестный в грязном, измятом костюме, со скованными руками и смотрел в окно. — Проклятие!.. — пробормотал Зурита и опустил лопату на голову юноши. Без единого звука юноша упал на землю. — Готов… — тихо произнес Зурита. — Готов, — подтвердила следовавшая за ним Долорес таким тоном, как будто ее сын раздавил ядовитого скорпиона. Зурита вопросительно посмотрел на мать. — Куда его? — В пруд, — указала старуха. — Пруд глубокий. — Всплывет. — Камень привяжем. Я сейчас… Долорес побежала домой и торопливо начала искать мешок, в который можно было бы положить труп убитого. Но еще утром все мешки она отправила с пшеницей на мельницу. Тогда она достала наволочку и длинную бечевку. — Мешков нет, — сказала она сыну. — Вот в наволочку положи камней и привяжи бечевкой к кандалам… Зурита кивнул головой, взвалил труп на плечи и поволок его в конец сада, к небольшому пруду. — Не запачкайся, — шепотом говорила Долорес, ковыляя за сыном с наволочкой и бечевкой. — Смоешь, — ответил Педро, свешивая, однако, голову юноши ниже, чтобы кровь стекала на землю. У пруда Зурита быстро набил наволочку камнями, крепко привязал ее к рукам юноши и бросил тело в пруд. — Теперь надо переодеться. — Педро посмотрел на небо. — Дождь собирается. Он смоет к утру следы крови на земле. — В пруду… вода не станет розовой от крови? — спросила «усатая Долорес». — Не станет. Пруд проточный… О-о, проклятие! — прохрипел Зурита, направляясь к дому, и погрозил кулаком одному из окон. — Вот она, красота-то! — хныкала старуха, следуя за сыном. Гуттиэре отвели комнату в мезонине. Она не могла уснуть в эту ночь. Было душно, одолевали москиты. Невеселые мысли приходили в голову Гуттиэре. Она не могла забыть Ихтиандра, его смерти. Мужа она не любила, свекровь вызывала отвращение. И с этой усатой старухой Гуттиэре предстояло жить… В эту ночь Гуттиэре почудился голос Ихтиандра. Он звал ее по имени. Какой-то шум, чьи-то приглушенные голоса доносились из сада. Гуттиэре решила, что ей так и не удастся уснуть в эту ночь. Она вышла в сад. Солнце еще не всходило. Сад был погружен в сумерки утренней зари. Тучи угнало. На траве и деревьях сверкала обильная роса. В легком халате, босиком Гуттиэре шла по траве. Вдруг она остановилась и внимательно стала разглядывать землю. На дорожке, против ее окна, песок был запятнан кровью. Тут же валялась окровавленная лопата. Ночью здесь произошло какое-то преступление. Иначе откуда могли появиться эти следы крови? Гуттиэре невольно пошла по следам, и они привели ее к пруду. «Не в этом ли пруду скрыты последние следы преступления?» — подумала она, со страхом вглядываясь в зеленоватую поверхность. Из-под зеленоватой воды пруда на нее смотрело лицо Ихтиандра. Кожа на его виске была рассечена. На его лице отражалось страдание и в то же время радость. Гуттиэре смотрела, не отрываясь, на лицо утонувшего Ихтиандра. Неужели она сошла с ума? Гуттиэре хотела бежать прочь. Но она не могла уйти, не могла оторвать от него глаз. А лицо Ихтиандра медленно поднималось из воды. Оно уже показалось над поверхностью, всколыхнув тихие воды. Ихтиандр протянул к Гуттиэре скованные руки и с бледной улыбкой сказал, впервые обращаясь к ней на «ты»: — Гуттиэре! Дорогая моя! Наконец-то, Гуттиэре, я… — но он не договорил. Гуттиэре схватилась за голову и в испуге закричала: — Сгинь! Пропади, несчастный призрак! Ведь я знаю, что ты мертв. Зачем ты являешься ко мне? — Нет, нет, Гуттиэре, я не мертв, — поспешно ответил призрак, — я не утонул. Прости меня… я скрыл от тебя… Я не знаю, зачем я это сделал… Не уходи, выслушай меня. Я живой: вот, прикоснись к моим рукам… Он протягивал к ней скованные руки. Гуттиэре продолжала смотреть на него. — Не бойся, я ведь живой… Я могу жить под водой. Я не такой, как все люди. Я один могу жить под водой. Я не утонул тогда, бросившись в море. Я бросился потому, что мне было тяжело дышать на воздухе. Ихтиандр пошатнулся и продолжал так же поспешно и бессвязно: — Я искал тебя, Гуттиэре. Сегодня ночью твой муж ударил меня по голове, когда я подошел к твоему окну, и бросил меня в пруд. В воде я пришел в себя. Мне удалось снять мешок с камнями, но этого, — Ихтиандр указал на наручники, — я не мог снять… Гуттиэре начала верить, что перед нею не призрак, а живой человек. — Но почему у вас скованы руки? — спросила она. — Я потом расскажу тебе об этом… Бежим со мной, Гуттиэре. Мы укроемся у моего отца, там нас никто не найдет… И мы будем жить с тобою… Ну, возьми же мои руки, Гуттиэре… Ольсен сказал, что меня называют «морским дьяволом», но ведь я человек. Почему же ты боишься меня? Ихтиандр вышел из пруда весь в тине. Он в изнеможении опустился на траву. Гуттиэре наклонилась над ним и наконец взяла его за руку. — Бедный мой мальчик, — сказала она. — Какая приятная встреча! — вдруг послышался насмешливый голос. Они оглянулись и увидели стоявшего неподалеку Зурита. Зурита, так же как и Гуттиэре, не спал эту ночь. Он вышел в сад на крик Гуттиэре и слышал весь разговор. Когда Педро узнал, что перед ним «морской дьявол», за которым он так долго и безуспешно охотился, он обрадовался и решил сразу же отвезти Ихтиандра на «Медузу». Но, обдумав, он решил поступить иначе. — Вам не удастся, Ихтиандр, увезти Гуттиэре к доктору Сальватору, потому что Гуттиэре — моя жена. Едва ли вы сами вернетесь к вашему отцу. Вас ждет полиция. — Но я ни в чем не виновен! — воскликнул юноша. — Без вины полиция не награждает людей такими прекрасными «браслетами». И если уж вы попались в мои руки, мой долг — передать вас полиции. — Неужели вы сделаете это? — с негодованием спросила мужа Гуттиэре. — Я обязан это сделать, — ответил Педро, пожимая плечами. — Хорош бы он был, — вдруг вмешалась в разговор появившаяся Долорес, — если бы отпустил на все четыре стороны каторжника! За что? Не за то ли, что этот кандальник подглядывает под чужими окнами и собирается похищать чужих жен? Гуттиэре подошла к мужу, взяла его за руки и ласково сказала: — Отпустите его. Прошу вас. Я ни в чем не виновата перед вами… Долорес, испугавшись, как бы ее сын не уступил жене, замахала руками и закричала: — Не слушай ее, Педро! — Перед просьбой женщины я бессилен, — любезно сказал Зурита. — Я согласен. — Не успел жениться, как попал под башмак жены, — ворчала старуха. — Подожди, мать. Мы распилим ваши кандалы, молодой человек, переоденем вас в более приличный костюм и доставим на «Медузу». В Рио-де-Ла-Плата вы можете спрыгнуть с борта и плыть куда вам заблагорассудится. Но я отпущу вас с одним условием: вы должны забыть Гуттиэре. А тебя, Гуттиэре, я возьму с собой. Так будет безопасней. — Вы лучше, чем я думала о вас, — искренно сказала Гуттиэре. Зурита самодовольно покрутил усы и поклонился жене. Долорес хорошо знала своего сына, — она быстро догадалась, что он замышляет какую-то хитрость. Но, чтобы поддержать его игру, она для вида раздраженно проворчала: — Очаровала! Сиди теперь под башмаком!© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.